Лица стали вытягиваться от удивления и у Митяя, и у участкового, и у братьев Башмаковых.

– Интересно, с какого перепугу, гангрена меня за ногу, я таким добреньким стал, что дрова начал раздавать кому попадя, – от Колывановской наглости дед Митяй громко заскрипел зубами, – Что-то не припомню, чтобы я, тебе, разрешил доступ к своим дровам. Эти дрова моим потом политы…

– Разрешал, разрешал. Просто ты Митяй, запамятовал, об нашем разговоре, – продолжал нагло врать Колыванов. – У тебя же Митяй, склероз. Ты сперва говоришь бери, а потом не помнишь об этом…

Дед Митяй понял, что ворюга ловко выскальзывает, уходит от наказания. Обидно.

– Если я тебе разрешил дровами пользоваться, что ж, ты кум, по ночам, ко мне шастаешь, как разбойник? – пытаясь разоблачить подлого вора, Митяй задал куму провокационный вопрос.

– Так днем-то больно жарко, чего зря потеть. Вот, я, по прохладке решил зайти, – продолжал выкручиваться Колыванов.

– Хорошо, вот, при всех сейчас говорю. Кто еще захочет, по прохладке зайти ко мне, во двор за дровишками, шарахну из ружья! – дед Митяй потряс двустволкой в воздухе.

– Ну а печь твоя, здесь к чему? – вмешался участковый, все еще ничего не понимая.

– Так Митяй, диверсант этакий в поленьях патроны закладывает. Шутник, гангрена его за ногу! Я без всякого топить печь начал. Сидим всем семейством ни о чем плохом не подозреваем, в доме тепло уютно, и тут, как бахнуло! – начал объяснять Колыванов.

– Митяй, ты зачем патроны в поленья закладываешь? – переключился участковый на виновника переполоха в деревне.

– Мои дрова, чего хочу, того с ними и делаю, – огрызнулся Митяй, буравя злыми глазами кума подлеца.

– Но, но! Ты полегче это! Здеся ты, с властями говоришь напрямую, а не соседом… – пригрозил участковый, надвинув фуражку на самые глаза, для суровости внешнего вида своего, правда, потом ему пришлось задирать подбородок вверх, чтобы хоть что-то было видно из-под козырька.

– Дровишки у меня воровать стали. Ну, я сурпризу приготовил ворам. Заодно узнал, кто воровством промышляет у нас на деревне, – признался Митяй.

– Пущай печь у меня теперь восстанавливает, гангрена его за ногу! – закричал в праведном гневе Колыванов.

– Тебе Егор, печь в ближайшее время не понадобится, – как-то нехорошо улыбнулся участковый, до которого наконец дошла суть происшедшего шума в деревне.

– Как это не понадобится? – удивился Колыванов. – Чего это не понадобится?

– А вот так. «Закрою» я тебя за воровство дров. Надоел ты мне уже. Знаешь, сколько на тебя жалоб написали? На тебя и на братьев Башмаковых, – Участковый начинал злиться, – Еще одно художество и вам всем, полный писец! Ясно? Сейчас все по домам расходитесь, а завтра тебя, Колыванов, и братьев Башмаковых жду у себя, в кабинете.

Егор Колыванов обреченно кивнул головой и пошел со двора.

Участковый повернулся к братьям Башмаковым, но тех уже и след пропал.

– А тебя дед арестую, как террориста-подрывника. Не посмотрю, что годами старый! – переключился участковый на Митяя и погрозил ему кулаком.

– Да, меня вообще, наградить за это надо, – ерепенился дед Митяй. – Я свой способ борьбы с ворами возьму и запатентую. Еще и денежку получать буду, когда победу над криминалом, во сем мире одержим…

– Я тя, в тюрьму запатентую, хрыч старый! Шуму из-за тебя скока поднялось по всей деревне, гангрена твою мать! – ругнулся участковый напоследок, для порядка.

Дрова у Митяя больше не воровали. Дед на этом не успокоился. На своих дровах вывесил две таблички угрожающего содержания. На первой табличке, рукой деда Митяя было начеркано корявым, но разборчивым почерком: