Закопчённые до ручек кастрюли и сковороды, подгоравшие на чадящих примусах и керосинках, находились под неусыпным контролем всё замечающих глаз. Случайно выловленные в картофельном супе щетина от обстриженной сапожной щётки или обмылок хозяйственного мыла моментально вызывали шквал бездоказательных обвинений всех по кругу.

Тут же опытные бойцы, как по команде, хватались за швабры и веники, чтобы начать рыцарский турнир. После часа ожесточённого сражения мастера (или мастерицы) фехтования покидали торжище, чтобы заняться своими размочаленными причёсками, сломанными бигудями и размазанной по исцарапанным щекам губной помадой.

Остановившись перед дверью, за которой проживала личность со столь незаурядными способностями, как Касьян Голомудько, его друг и деловой партнёр Митрофан Царскосельский пару раз глубоко вздохнул и только после этого осторожно постучал костяшкой указательного пальца.

Дверь моментально распахнулась, и на пороге возникла колоритная фигура художника-концептуалиста Голомудько, человека среднего роста, отпраздновавшего свой тридцатилетний юбилей лет пять назад, с давно не чёсанной шевелюрой в мелких кудряшках и золотой фиксой во рту с правой стороны.

– Ты? – спросил Касьян.

– Я, – ответил Митрофан.

– Пришёл?

– Пришёл.

– Ко мне?

– К тебе.

– Зачем?

– Затем.

Художник Голомудько, шаркнув матерчатыми домашними тапочками со смятыми задниками, сделал шаг в сторону и произнёс:

– Проходи, только учти, я очень и очень занят.

Из столь содержательного диалога никто из насторожившихся в своих пенальных отсеках жильцов-коммунальщиков, и прежде всего уважаемый Потап Конакоевич, так ничего и не понял.

Касьян Голомудько жил скромно, но содержательно. Разумеется, в его комнате-полузале было всего понемногу, что необходимо для холостяка-одиночки, чтобы довольствоваться минимальным жизнеобеспечением и чувствовать себя достаточно комфортно.

Принадлежащая ему жилплощадь во времена былинные была частью большого зала для танцев с круглыми колоннами, в которой купец Нехорошев так любил устраивать балы с приглашением гостей из состава 3-й гильдии, к которой имел честь принадлежать. Польки, менуэты, вальсы, розовощёкие барышни и их чопорные кавалеры в белых манишках – всё кружилось и пело здесь когда-то, пока явившиеся неизвестно откуда без приглашения команды распорядителей-уравнителей не начали методично нарезать из бального зала жилые отсеки, в которые устремились диковинного вида пришельцы, коих вихри первой гражданской согнали с насиженных веками мест.

Через годы дошла очередь заселиться в бывшее купеческое гнездо и до отшельника Касьяна Голомудько, которому счастливая судьба вручила ключи от отдельной комнаты, в которой оказалась одна настоящая мраморная колонна.

В комнате стоял большой замечательный диван, на котором художник Касьян спал, а когда не спал, то сидел в мечтательной позе индийского йога и иногда принимал знакомых и незнакомых ему людей. В этом раю отшельника присутствовали стоявшие и валявшиеся на боку там и сям груды немытых стаканов, тарелки в грязевых разводах, пустые и заросшие изнутри паутиной бутылки, а также ворохи не прошедших проверку на свежесть трусов, маек и рубашек с оторванными пуговицами.

Отдельного упоминания заслуживают десять-двенадцать пар носков, задубевших от времени и кислого пота настолько, что в них, не опасаясь промокнуть, можно было выходить на улицу, как в калошах, в самую мерзкую и слякотную погоду.

Понятное дело, что всё это винно-водочное и галантерейное великолепие создавало изумительную по вкусовым качествам атмосферу.