А Россия? Что же она – тогда? Меняла бауты? Маски смерти.. Карнавальные маски… И в итоге, к чему мы пришли?

«О, город мой, они тебя сожгли!» – напишет Ахматова… Какая бездна разверзлась перед ней.. Она отчетливо увидела, вернувшись из Ташкента, что – погибло. Не любовь ее, не Гаршин, ни даже – ее круг друзей. Не это – главное! Связь времен, связь Духа и поколений была утрачена навсегда.. Блестящая связь времен. Культур. И музыка стала – для элиты, о которой так любит говорить Мацуев, и Архангельский10.. Теперь, здесь и сейчас… А Веру Лотар – Шевченко11, блестящего музыканта, пианистку, выпускницу Венской консерватории, отсидевшую в лагерях тринадцать лет, просто так, ни за что – была женой оригинального изобретателя, инженера акустика, Володеньки Шевченко, любила без памяти, приехала за ним, попала из Ленинградской филармонии потом прямо в сибирские лагеря, играла пальцами на доске, с вырезанными клавишами, каждое утро, в камере, – Веру, ее то почему никто не цитирует? Ее: «Будь или умри»?

…Заключенные уверяли, что слышали звуки, которые она извлекала из сосновой доски.. Слышали Шопена, Листа, Черни.. Восхищались ее преданностью музыке, помогали… Кормили, защищали от побоев, карцера, насилия.. как умели и могли. Потому и выжила.

Фей складывает ладошки шатром домиком, высоко поднимает плечи, и кто то из сидящих рядом, накидывает на них газ шарфа, осторожно переданный мной. Она ловит мой взгляд и посылает ответную теплую молнию, прикрытую ресницами, еле слышно шевельнув изгибом брови и улыбнувшись Никуше. Та уже переползла ко мне на колени, но не отрывает глаз от матери.

…А холеный Мацуев, высокопарный Архангельский, сиятельный Орестовский12, устраивающие теперь дорогие концерты и лекции для элиты, в Нью- Йорке, Санкт – Петербурге, Париже – услышали бы вот так, хоть что то – они….? Сомневаюсь и сильно.

В дом Веры Шевченко, в Новосибирске, приходили люди с улицы, сидели на лестничной площадке до ночи, чтобы послушать, как она играет… Она никого не прогоняла. Приглашала в дом. Молча. Во Францию не вернулась, приглашали и звали – сотни раз. Сорбонна, Париж..»

«Я предам тех, кто помогал мне выжить в сибирской мерзлоте». Таков всегда был ее ответ.. Девизом ее всю жизнь было: «Будь или умри!» И умерла в Новосибирске, и похоронена на Южном кладбище, в этом красивом, северном городе.. Но кто знает и помнит о ней? Лишь пианисты… Студенты, благодарные ученики.. А ведь о таких, как она можно писать книги. И – должно. Мусорница. Лагерница. Стопятница13. Жена врага народа. Несгибаемый дух. Кармен музыки. Импровизатор. Никто почти не мог играть, как она. Сильное арпеджио, удар в начале, скрытый огонь внутри. Сердце на клавишах… Это мало кто мог.. Так.… А вот – жить. Впитать ее искусство и кредо жизни пытались многие, слава богу…

Получилось ли? Но хоть пытались, и то – хорошо!

– Светлана Александровна, а Вы – напишите? Напишите книгу? – взвивается вдруг высоким альтом, на весь зал, взволнованно – теплый голос Тани Литягиной. – О ней, обо всех, про которых Вы нам говорите… О себе напишите.. Вы ведь такая же.. У Вас тоже – будь или умри… И все останется… И продолжится.

– Да, Танечка, ты права. – Фей, светло улыбаясь, натягивает на плечи шарф, и вдруг начинает кашлять, прижимая ко рту платочек. – Я буду стараться – тихо заканчивает она, поднимаясь с подушек, и обнимая одной рукой цепко обвившую ее талию Никушу, а другой – нежно и твердо цепляясь за мой локоть. Кутая ее в манто, я чувствую, как она дрожит. Озноб? Нервное? Температура?

И сто гаданий не дадут верного ответа…