– Нет – фей осторожно двигает ножкой в крохотном сапожке.– Да ну тебя! Придумал опять! Зачем топать, и так – хорошо… Но вот джинсы же бы были…

– Да зачем же, Ланушка? – слегка передразниваю я ее полудетское, волнующее «же», поднимаясь. – Зачем тебе джинсы, солнышко?

– Там карманы есть, – мягко и задумчиво бормочет фей, чуть растягивая буквы, и трет ладошкой лоб. – Большие такие, вот… А у меня же и нет тут карманов. Я план потеряю… И все носят джинсы, когда холодно же, Горушка… – Фей поднимает плечики вверх.

– И тебе так хочется, да, голубка? – я с улыбкой обнимаю ее. – Ну, а давай купим? В чем проблема то?

– Ты что! – всплескивает ручками фей – Таких вот маленьких, на меня, их же нет… В «детский мир» же не пойдем?. И их там тоже нет. – Фей опять вздыхает. Он очень огорчен.

– Милая, тебе очень идет этот костюм. Аня прекрасно уловила твою изюминку – теплую, стремительную женственность.. А джинсы, они для мужчин больше, все таки. – Я прячу улыбку в складки рта, перебирая пальцами ее мягкие, рассыпающиеся волосы, каштановые с золотистым отливом. Под огромными, влекущими, непостижимыми глазами залегли глубокие тени.

Кусаю губы в немой досаде: толку мало от этого актифферина, железа в организме все равно – почти нет, только головокружения усилились и тошнота. Она переносит все молча, с нежной, рассеянной веселостью, а в меня прочно въелся страх перед каждой каплей, как перед фамильным ядом Медичи

….Она падала мне или Мишке на руки, едва выпив, когда давали – тридцать, ее рвало нещадно, когда пытались накапать десять, ее немилосердно мутит, если дадим пять! Мы не можем подобрать дозы для обыкновенного железовитамина, а Плахотин все говорит о полном излечении, боже! – Медленно приподнимаю пальцами ее мягкий, округлый подбородок, целую нежно – прохладный нос:

– Ласточка моя, ты лекарство приняла? Три капли, да?

Нет, четыре. – Тихо отвечает мне она.– Пробую – четыре.

– Ну, и как? – я внимательно смотрю на нее. – Что ты чувствуешь?

– Тошнит. – Она разводит ручками, потом устало крутит головкой из стороны в сторону. Волосы рассыпаются вокруг мягким облаком. – Не хочу, Грэг, давай, и не будем про это. Аня меня напичкала паштетом, салатом, беконом, но, все равно, – тошнит. Может, в машине пройдет? – Она тихонечко гладит меня по рукаву свитера. – Только попроси Мишу не ехать быстро, ладно?

– Ии – ез, королева, не ехать быстро! – Мишка осторожно, боком, втискивается в дверь нашей спальни, держа перед собою, на вытянутых руках, большую корзину короб с провизией. – Ну – ка, проверь, Ланочка, все взяли? А то Анька мне голову оторвет, что я Вас голодными везу, бог знает куда.

– Триста километров. – Задумчиво смотрю я в окно, приподняв гардину, и неохотно выпуская из рук фея. Она присаживается на корточки, с Мишкиной помощью открывает короб, и… хохочет.

Как всегда. Серебряная пыль ее легкого, чистого смеха летит в воздухе, обвивает наши души, сердца, головы. Молниеносно. Завораживающе. Напрочь.

Мишка смотрит на нее, с нескрываемым обожанием и восторгом ребенка, только что увидевшего чудо: редкостный цветок, молнию без грома, двойную радугу, что еще?

– Ой, ну и Аннушка! – всплескивает руками фей. – Она еще бы пражский сервиз сюда положила. Собрала нас, как на версальский «олений праздник».

– Олений праздник? – Мишка заламывает бровь удивленно. – А что это?

– Так называли охоту в «оленьих парках» Людовика Шестнадцатого. С участием маркизов и графов, егерей и ловчих, всяких там, Монсоро, Бюсси, ну, ты знаешь ведь?

Там никто не должен был превзойти короля в искусстве стрельбы и перещеголять замшевые сапожки мадам де Помпадур. Она была маленького роста, чуть выше меня, и впервые при дворе ввела моду носить обувь на каблучке. Ей это – шло… При случае, удобно было впадать в гнев, топать капризно ножкой.. Грэг сейчас меня учил, ты знаешь.. Я не умею как то… Топать… – Фей кокетливо пожимает плечиком и смеется, запрокинув головку – нежно и чуть дразняще. Потом, закусив губу, медленно берет со дна корзины нож – хлеборез, с потускневшей серебряной ручкой, проводит нежным пальчиком по лезвию, и внезапно – бросает его мне в руки. Я едва успеваю подхватить блистающую остроту, несмотря на то, что привык следить, кажется, и за шорохом ее ресниц.