Только желтый череп твой

Глянет страшной наготой

И в гробу оскалит зубы.

Так живи, пока жива,

Дай любви ее права, —

Но глаза твои так строги!

Ты с досады б умерла,

Если б только поняла,

Что теряют недотроги.

О, постой, о, подожди!

Я умру, не уходи!

Ты, как лань, бежишь тревожно!..

О, позволь руке скользнуть

На твою нагую грудь

Иль пониже, если можно!

«Ко мне, друзья мои, сегодня я пирую!..»

Ко мне, друзья мои, сегодня я пирую!

Налей нам, Коридон, кипящую струю.

Я буду чествовать красавицу мою,

Кассандру иль Мари, – не все ль равно, какую?

Но девять раз, друзья, поднимем круговую, —

По буквам имени я девять кубков пью.

А ты, Белло, прославь причудницу твою,

За юную Мадлен прольем струю живую.

Неси на стол цветы, что ты нарвал в саду,

Фиалки, лилии, пионы, резеду, —

Пусть каждый для себя венок душистый свяжет.

Друзья, обманем смерть и выпьем за любовь!

Быть может, завтра нам уж не собраться вновь.

Сегодня мы живем, а завтра – кто предскажет?

«Ах, чертов этот врач! Опять сюда идет!..»

Ах, чертов этот врач! Опять сюда идет!

Он хочет сотый раз увидеть без рубашки

Мою любимую, пощупать все: и ляжки,

И ту, и эту грудь, и спину, и живот.

Так лечит он ее? Совсем наоборот:

Он плут, он голову морочит ей, бедняжке,

У всей их братии такие же замашки.

Влюбился, может быть, так лучше пусть не врет.

Ее родители, прошу вас, дорогие, —

Совсем расстроил вас недуг моей Марии! —

Гоните медика, влюбленную свинью.

Неужто не ясна вам вся его затея?

Да ниспошлет господь, чтоб наказать злодея,

Ей исцеление, ему – болезнь мою.

Веретено

Паллады верный друг, наперсник бессловесный,

Ступай, веретено, спеши к моей прелестной!

Когда соскучится, разлучена со мной,

Пусть сядет с прялкою на лесенке входной,

Запустит колесо, затянет песнь, другую,

Прядет – и гонит грусть, готовя нить тугую.

Прошу, веретено, ей другом верным будь,

Я не беру Мари с собою в дальний путь.

Ты в руки попадешь не девственнице праздной,

Что предана одной заботе неотвязной:

Пред зеркалом менять прическу без конца,

Румянясь и белясь для первого глупца, —

Нет, скромной девушке, что лишнего не скажет,

Весь день прядет иль шьет, клубок мотает, вяжет

С двумя сестренками, вставая на заре,

Зимой у очага, а летом во дворе.

Мое веретено, ты родом из Вандома,

Там люди хвастают, что лень им незнакома,

Но верь, тебя в Анжу полюбят, как нигде.

Не будешь тосковать, качаясь на гвозде.

Нет, алое сукно из этой шерсти нежной

Она в недолгий срок соткет рукой прилежной;

Так мягко, так легко расстелется оно,

Что в праздник сам король наденет то сукно.

Идем же, встречено ты будешь, как родное,

Веретено, с концов тщедушное, худое,

Но станом круглое, с приятной полнотой,

Кругом обвитое тесемкой золотой.

Друг шерсти, ткани друг, отрада в час разлуки,

Певун и домосед, гонитель зимней скуки,

Спешим! В Бургейле ждут с зари и до зари.

О, как зардеется от радости Мари!

Ведь даже малый дар, залог любви нетленной,

Ценней, чем все венцы и скипетры вселенной.

«Едва Камена мне источник свой открыла…»

Едва Камена мне источник свой открыла

И рвеньем сладостным на подвиг окрылила,

Веселье гордое мою согрело кровь

И благородную зажгло во мне любовь.

Плененный в двадцать лет красавицей беспечной,

Задумал я в стихах излить свой жар сердечный,

Но, с чувствами язык французский согласив,

Увидел, как он груб, неясен, некрасив.

Тогда для Франции, для языка родного,

Трудиться начал я отважно и сурово.

Я множил, воскрешал, изобретал слова —

И сотворенное прославила молва.

Я, древних изучив, открыл свою дорогу,

Порядок фразам дал, разнообразье – слогу,

Я строй поэзии нашел – и, волей муз,

Как Римлянин и Грек, великим стал Француз.

«Природа каждому оружие дала!..»