– Где тучи – там и круче, – успокоительно ответил Фёдор. – Это не беда. Главное, чтоб кровь пульсировала.

Он извлёк из сумки Лёвы две бутылки вина, поставил их на стол и присел рядом, тут же высказываясь:

– Мне вон ещё за аренду платить надо. Придётся поднапрячься…

– Да это понятно, – ответил Лёва. – Ты извини, пришлось одну бутылку по дороге опорожнить, – невмоготу было. Да ещё какой-то идиот подвернулся под руку, ну форменный придурок, – прикинулся статуей и стоит, как истукан. Я думал сперва – манекен… Пришлось погорячиться…

– Да сейчас даже статуи ожили, – время такое. А живые окаменели, – зáжили, блин, забурели… Ну, ладно, давай.

Фёдор откупорил бутылку и налил в стаканы вино:

– Будь здоров…

Друзья выпили, повеселели.

Фёдор, с сочувствием глядя на Лёву, выложил:

– Есть у меня одна подружка; она твою хворь враз вышибет.

– Да мне своей хватает. Во где…

И Лёва сделал характерный жест кистью руки поперёк горла.

– Да я не в том смысле… Подружка эта в своё время работала в оркестре Силантьева. Скрипачка она. Ну так играет! Всю тоску отшибает. И пойла не надо… Да. Так вóт, – если хочешь – устроим небольшой стратегический отрыв на фоне классики. Нервы – они не железные… Ну ладно, давай по второй…

Фёдор налил ещё вина в стаканы. Друзья выпили…

Фёдор улыбнулся и произнёс:

– А вот картину твою я хочу обнародовать…

Он встал, прошёл к противоположной стенке помещения и осторожно извлёк из-за листа фанеры картину в багете. Сдув с неё пыль, он продолжил:

– Это я сейчас её убрал с глаз подальше, а то тут недавно приходили смотрители, – им лучше это не видеть… А так она у меня на виду, – душу греет. Вот чем надо заниматься…

На картине этой была изображена дивной красоты дева, облачённая в полупрозрачный флёр и зависшая над землёй в порыве радости посреди трав и цветов, а над пейзажем этим сияло небо, разделённое надвое: с одной стороны – ясная синева, а с другой – тучи, и она как бы отгоняла прочь сумрак непогоды. Внизу картины было ярко и крупно написано: «ЭКЗАЛЬТАЦИЯ ЛЕДЫ».

Лёва, глядя на картину, изменился в лице, его глаза наполнились слезами.

– Неужели это я написал?

– А кто ж ещё? Ты.

Здесь необходимо отметить, что картина эта была написана Лёвой Башковитовым давно – несколько лет назад. Но однажды, оказавшись «на мели», Никанорыч решил её продать и показал Фёдору. Но скрупулёзный Фёдор, увидев картину эту, заявил, что ей место на выставке, и что продавать её пока не стóит. И он оставил этот шедевр Никанорыча у себя во времянке до лучших времён. И теперь вот он напомнил о ней своему приятелю, страдавшему от нехватки идей и допинга.

Никанорыч смотрел на картину, созданную им самим и не верил своим глазам. Вернее сказать, он им вполне доверял, но то, что сейчас предстало перед ними, Лёва мог отнести разве что к чудесным проявлениям времени, играющем с людьми и внезапно проявляющем всё великое и ничтожное…

– Эх; как же так… Ну, я ещё выдам… Наливай, Фёдор, – с горечью произнёс Лёва и снова уставился на картину.

Фёдор опять наполнил стаканы вином. Они выпили…

– У меня ещё в заначке спирт есть, – как бы невзначай бросил Фёдор, проверяя реакцию Лёвы на сказанное.

Никанорыч округлил глаза…

– Но надо завязывать, – добавил мудрый Фёдор. – Вот это дошибём – и хваток.

– Завяжем, – ответил захмелевший Никанорыч, глядя куда-то в неизвестное, а затем с азартом сказанул:

– Эх, уехать бы куда-нибудь, улететь к едрени-фени… Поразвеяться!..

Фёдор тут же отреагировал:

– Ну, это запросто. У меня в Аэрофлоте свой человек. Куда хочешь отправит… На юга полетишь?

– Полечу! – выпалил Лёва с хмельным весельем.