– Волосы такие шикарные, густые, а зализала назад, как старуха, – плохой признак. Зато Роман Анатольевич – славный такой и все время улыбается. Мальчишки точно ему на шею сядут, – Адель продолжала делиться впечатлениями.

Я посмотрела на вожатого, сидевшего впереди лицом к нам: стриженый коротко, с нелепо торчащими в стороны ушками, к которым то и дело тянется улыбка – смайлик интернетовский, расставляемый из элементарной вежливости. Молодой какой-то, почти нашего возраста. и какой он Роман Анатольевич, скорее Рома, ну хотя бы Роман.

А девки, которые сидят впереди, – о май гяд! – и Тыква там же – вовсю к нему клеятся.

– А сколько вам лет? – слышу её слащавый голос.

– Двадцать один, – улыбается Роман.

– Спорим, ему лет семнадцать, – поворачиваюсь к Адельке.

– Думаешь, врёт?

– Очевидно же. Авторитет нарабатывает.

– Хотите конфеты? – девочка с узким лицом и длинными смолянистыми волосами тянется к нам из-за спинок сидений. Смуглая, она похожа на мексиканку из сериалов. Помню, на площади нас удивил высокий красавец, похоже, культурист, вылитый Шварценеггер, – как потом выяснилось, старший вожатый Жора, который время от времени посылал кого-то подальше. «Иди ты!» – то и дело слышалось в мегафон. Оказалось, что это он по списку выкрикивал Эдиту – ту, которая теперь сидит за нами. Эдита – красивая девчонка, и нам с Аделью (простите – с Адель) приятно её общество. Мы познакомились и всю дорогу болтали душевно – мои новые подруги легки в общении и ненавязчивы.

2

Мы – Джулия, Адель и Эдита – вышли из автобуса, как выходят кинозвёзды на красную дорожку какого-нибудь Каннского кинофестиваля – яркое солнце ослепило нас, как вспышки фотокамер гнусных папарацци, а в качестве толпы фанатов нас встречали потные и вонючие «хоббиты» из младших отрядов, которые подъехали почему-то раньше и до сих пор не смогли рассосаться. «Silly Love Songs» – слащаво-ностальгическая песня сэра Маккартни неслась из скрипучего динамика, по всей видимости, его ровесника. Да-да, я узнала её, песню юности моего папы и одновременно музыку моего детства. Папа рассказывал, что, когда я ещё была у мамы в животике, он включал мне свои любимые роковые вещи, именно поэтому теперь наши музыкальные пристрастия сходятся; что ж, со своими детьми я проделаю тот же фокус. О этот пронзительный голос, разрывающий сердце очаровательными глупостями:

Love doesn’t come in a minute,

Sometimes it doesn’t come at all.

I only know that when I’m in it —

It isn’t silly, no, it isn’t silly,

Love isn’t silly at all! Yeah, yeah!

«I love you», – подпеваю я Полу, новые подруги весело подхватывают мой порыв, и мы дружно признаёмся в любви прекрасному трепетному миру, готовому приютить нас ровно на двадцать один день, согласно оплаченным путёвкам. Тёмные стильные очки сдвигаются на кончик носа, и поверх них я осторожно и быстро пытаюсь оценить ситуацию – понять, нет ли рядом красивых мажористых мальчиков. Мои подруги синхронно повторяют мои движения. К счастью, в толпе нет ни одного, кто бы отдалённо напоминал негра моей мечты, способного пробудить во мне хоть какой-то комплекс неполноценности. Отмечаю: мальчишки озабоченно и неуверенно рассматривают нас, совсем не понимая, что привлечь наше внимание могло бы только холодное циничное безразличие, близкое к презрению. Отмечаю также: с самого приезда лагерь оправдывает мои ожидания.

В шумной толпе через распахнутую решётку главных ворот поволокли «саквояжи» к месту построения, а там Роман безуспешно пытается командовать, но его, конечно, никто не слушает. И тут густой голос барабанной дробью ударяет в ушные перепонки: «Отррря-ад!» Все на мгновенье замолкают, удивлённо уставившись на Людмилу Петровну. «В две шеренги становись!» – приказывает она и выкидывает в сторону правую руку, показывая, где нужно строиться; мы нехотя вытянулись справа от неё, чтобы выслушать короткий бессмысленный инструктаж. Даже и не помню, о чём он был. Так бывает, когда учителя на уроке начинают сыпать давно заученными фразами, вдруг задумываешься о чём-то своём и отключаешься, а главное, нет в этом моей вины: мозг сам по себе отказывается воспринимать лишнюю информацию. По этой же причине я никогда не запоминаю рекламу. Как бы ни старались мне её впихнуть телевизионные редакторы, их попытки обречены на неудачу – тупо не слышу. И случается так, что когда все ржут над кавээновскими шутками, в основе которых рекламные ролики, я глупо хлопаю глазами, не понимая, где смеяться.