«Режиссер театра Шишигин говорит мне: «Ты кого хочешь играть в таком-то спектакле?» – «Ленина». – «Ленина Ожогин будет играть». – «Тогда я прошу меня вообще не занимать». Но почему-то ходил на все репетиции – сидел на галерке. Зачем – не знаю, ведь в роли уже было отказано. Выучил текст. И вот однажды в театре постелили красные дорожки – приехал какой-то большой начальник. Начался спектакль. Степа Ожогин то ли растерялся, то ли неважно себя чувствовал – не понравилась его игра. В конце спектакля наш важный гость говорит Шишигину: «А у тебя другого Ленина нет?» Тот заволновался: «Да есть тут один…» – «Так что же ты?! Где он?» Шишигин как закричит: «Где этот, как его? Береговой, Броневой, Боровой!» – «Я здесь», – отвечаю. Шишигин меня спрашивает: «Ты мог бы сейчас Ленина сыграть?» – «Попытаюсь». – «Что тебе для этого нужно?» – «Кепку». Дали мне кепку. И на нервной почве или оттого что очень хотел получить эту роль, я сыграл сцену одним махом. Гость сказал: «Все, пусть он играет». Степа потом в больницу попал, бедняга.

А я играл. И вот однажды опять разложили красные дорожки. Я отыграл первый акт. Прибегает директор: «Спускайтесь скорее вниз!» Не успев поправить грим, конечно, бегу. На первом этаже толпа: секретарь обкома, начальник КГБ, командующий военным округом… Но никто не входит в комнату, где сидит человек маленького роста в сером костюме. Потом я узнал, что это был секретарь ЦК КПСС Аверкий Борисович Аристов. Он пожал мне руку и, обращаясь к стоящим в дверях, сказал: «Ленин всем нравится». На другое утро звонок: «Вас беспокоят из горкома партии. Сейчас за вами пришлют машину». С ума можно сойти: за мной – машину! Приезжаю. Сидят секретарь и председатель горисполкома. «Вот вам ключи от двух квартир и машина – идите выберите». И то ли от страха перед этой машиной, то ли перед всеми этими «шишками», но я выбрал худшее, что мог…»

Между тем для семьи Броневого, ютившейся в маленьком номере гостиницы, и этот, худший, вариант был неплохим подспорьем. К тому же их пребывание в Воронеже вскоре закончилось – они уехали в Москву. Вызвано это было несколькими причинами, в том числе и печальной – жене Броневого, ввиду тяжелой болезни, требовалась квалифицированная медицинская помощь. Однако переезд в столицу не спас ее от трагического финала – она вскоре скончалась. На руках Броневого осталась 4-летняя дочь. Жили они тогда в маленькой комнатке в коммунальной квартире в Среднем Кисловском переулке. В квартире жили восемнадцать жильцов, из них семеро – дети. По выходным дням в туалет было не пробиться – взрослым приходилось пропускать детей вне очереди.

В Москве актер попытался устроиться в несколько театров, но его никуда не брали. К примеру, он сунулся было в «Современник» к своим бывшим однокурсникам по Школе-студии МХАТ Ефремову, Табакову, Волчек, однако те его не приняли. Табаков тогда произнес загадочную фразу: «У тебя нет личной темы». Какую такую тему имел в виду его бывший однокашник, Броневой не знает до сих пор.

И только главный режиссер Театра имени Пушкина Борис Равенских пошел Броневому навстречу и взял его в свою труппу. Однако серьезных ролей актеру там не доверяли, и он частенько сидел без работы. Например, однажды его не взяли на гастроли, и Броневому, чтобы прокормить семью, пришлось зарабатывать на Тверском бульваре игрой в домино. Сегодня ничего подобного уже не практикуется, а в начале 60-х доминошные баталии на деньги были распространенным явлением в Москве. Броневой порой зарабатывал на них рубль за два дня. Причем иногда ему приходилось несладко. Ведь он играл не ради спортивного интереса, а с целью заработать на хлеб себе и дочери. Поэтому, выиграв свой рубль, покидал доминошную арену. А среди игроков это было не принято: там царило правило – играть до победного конца. Броневой рассказывает: «Но я нарушал этот неписаный закон. «Ах ты…» – крыли меня матом. Я им объяснил, в чем дело, и мне начали прощать то, что с выигрышем я сразу уходил».