«Ладно-ладно, дружок, не злись. Ты меня больше не увидишь».

Не успел он свернуть на первом повороте, как мы умчались.

Мы заехали на стоянку, где нас ждали Святые Писания, оставленные там «на полчасика» за пять марок. Мы бросили их на заднее сиденье, заправились и уехали в зимнюю ночь.

«Ишь ты, подлец, хочет поживиться на Библии!»

Держа руль, он вытащил две двадцатидолларовые бумажки и протянул их мне.

«Мы хоть их дарим… Пять я оставляю на расходы по сделке».

Мне вспомнились воскресные вечера дома. Дед, после того как убирали со стола, не позволял мне отойти от него, пока я не выслушивал отрывок из Писания, с которым он не расставался. Он читал сам, тихим голосом, если не приближаться, так что это звучало, как непрерывная колыбельная. Я думал про свои игры, и уже час спустя ничего из этого чтения не помнил. А сегодня, если бы меня спросили, я бы рассказал всё дословно. Удивительное дело!

«Не знаю, насколько удивительное», – сказал Нулис и включил радио.

Стал накрапывать мелкий дождь вперемешку со снегом. Я до упора включил печку, а на повороте дороги показались огни близлежащего города. Их отражение.

«Наверно, ты скучаешь по старику, читающему сказки маленькому мальчику», – серьёзно произнёс он немного погодя.

Блестит алюминий, люминесцентные лампы и линолеумный пол. В этот безлюдный час, когда авиабилеты дешёвые, а цены таксистов кусаются, музыка из невидимых динамиков делает пространство ещё более пустым.

Бармен ночной смены ведёт себя так, словно перед ним толпа жаждущих клиентов пополудни. Он переставляет бокалы и бутылки, бессмысленно жестикулируя, двигает предметы, которым давно пора бы уже отправиться на покой, то и дело самодовольно поправляет чёрную бабочку, подчёркивающую его свежевыбритое и блестящее лицо. Он чрезвычайно болтлив, стараясь поддержать у единственного клиента хорошее настроение.

Клиент, в сером свитере с треугольным вырезом и в тёмно-синем однобортном пальто, заказывает второй кофе и продолжает давить окурки на полу, игнорируя пепельницы, которые бармен подсовывает ему под зажжённые сигареты.

«Задержка рейса», – сообщает он ему с лёгкостью человека, видавшего все виды опозданий. –»Задержка рейса… Сегодня вечером все будут задерживаться».

Клиент с неудовольствием ставит чашку. «Что ты сыплешь внутрь?» – спрашивает он, касаясь стоявшей рядом вазы с искусственными маргаритками.

«Что значит «что сыплю»? Колумбийский и немного американский».

Клиент отодвигает чашку и говорит: «Сделай мне чай».

Бармен, словно он плохо понимает иностранный язык, смотрит на него вопросительно: «Ты какой хочешь?»

«Ну если у тебя никакого нет, сделай что-нибудь другое».

Глаза бармена оживляются. «Хочешь горячее вино?.. Я сахара добавлю и ломтик корицы». Он описывает это, сам разгорячившись, как планируемый им грог, и добавляет: «Это то, что тебе надо, это лучше всего».

Одинокий гость подносит к носу край бокала, держа его за ножку, чтобы не обжечься, поднимает, как дегустатор, и рассматривает содержимое на свет. «Ты добавил тёртую корицу… Вот аромат и улетучился», – он презрительно произносит это «вот». Темнеет. Огни гаснут. Не по одному, а все сразу, словно давая знак человеку, предостерегая от его удара.. Был свет, и наступила тьма. И потом стон, крик, шёпот.

Бармен говорит: «Вот поэтому люди опаздывают». Фраза повисает без ответа, и он торопливо добавляет вслед тому, кто только что сидел перед ним: «Два кофе и вино».

Здесь и там зажигающиеся в зале спички делают пространство бара ещё темнее, и клиент, передвинувшийся немного вправо, произносит изменившимся голосом: «Если я тебе заплачу сейчас, как ты можешь быть уверен, что я тебя не обсчитаю?»