– Ой, ладно. – Захлопнув дверь прямо перед моим носом, Игорь завалился на свой диван.

Я стал для отделения и гонцом, и писарем, и айтишником. Но я получал возможность помогать на дежурствах. И помогал я всем: Елисею, Гималаю, шефу на плановых операциях и каждому, кто попросит подержать камеру, просушить рану, зашить доступ. С момента моей самостоятельной операции прошло достаточно времени, и жажда стоять на месте оперирующего хирурга не утолялась. Естественно, «прыщи»[16] я вскрывал сам, без какого-либо контроля.

– Можно мне аппендицит сделать? – спросил я на дежурстве во время перекуса у Елисея.

– Найди и делай.

– Подробнее? У меня есть друзья, у которых еще остался червеобразный отросток, – в шутку, но с излучающей надежду улыбкой уточнил я.

– Идешь в приемный покой, принимаешь больных, находишь аппендицит, оформляешь историю, договариваешься об операции, показываешь все мне, а я тебе помогу в операционной, если захочешь.

– А если случайно залетит в отделение, можно мне сделать?

– Я же объяснил…

– Вас понял, спасибо.

Путь мой лежал на первый этаж больницы, в это адское жерло, в место, где всегда движение, конфликты. Безусловно, это важное консультативно-диагностическое отделение, ведь первичный диагноз ставят там. Врач в профильном отделении может и не догадываться, что происходит внизу, пока он пьет кофе. Я пообщался с доктором из «приемника» и предложил ему безвозмездную помощь. Пятница, ближе к полуночи – отличное время, чтобы обратиться в больницу с аппендицитом.

А ночка была спокойной: пять обращений, из которых всего три госпитализации. Один мужчина с клиникой кишечной непроходимости на фоне вероятной спаечной болезни, которого я госпитализировал, явно требовал хирургического вмешательства. Я позвонил в операционный блок, анестезиологам и отправил пациента. Сам решил остаться дальше на этой своеобразной рыбалке. Но трофейного аппендицита я не нашел.

Время приближалось к четырем часам ночи. За углом у регистратуры я услышал знакомый спокойный тембр голоса. Елисей в своей флегматичной манере общался по телефону. В этот момент я почувствовал вину, но за что конкретно – еще сам не понимал.

– Ну, вот и все… – начал он.

У меня появился легкий тремор в голосе и какая-то слабость в коленях.

– Что? Что произошло? – глотая слюну, спросил я.

– Непроход, говоришь?

– Да, там живот острый – перитонит, похоже, или некроз кишки… Он что, умер?

Я захожу в операционную, там лежит мужчина и стоит вся бригада, причем косо смотрят на меня.

– А вот теперь скажи: в чем срочность этой операции? Ты сделал рентген обзорный? УЗИ? Барий дал? Анализ крови и ЭКГ – все, что я нашел в истории болезни.

– Ну, там болевой синдром…

– Боль – вообще чувство субъективное. Мы лечим не анализы, не боль, не заболевание как таковое, а человека. Есть конкретные показания для экстренных операций, для срочных операций и для плановых. В чем здесь срочность? Операция – наиболее опасный и ответственный этап, который должен выполняться по показаниям, причем обоснованным. Характер патологии, прогнозируемые осложнения и неблагоприятные исходы, эффект от операции или консервативного лечения. Все нужно учитывать перед тем, как отправить пациента на стол.

– Там на рентгеновском снимке… – я показал в область левого подреберья на снимке, где определялся уровень жидкости, – чаша Клойбера[17], что является признаком кишечной непроходимости.

– Ты ошибся, – с печалью в глазах сказал Елисей. – Но страшного ничего нет, не переживай, просто в следующий раз советуйся со мной перед тем, как госпитализировать пациента. Пойдем лучше кофе глотнем.