Она встает с кресла и направляется на поиски своего мужа. «Время пить джин» – их самая большая яхта: четыре каюты на нижней палубе, белая кожаная обивка и опускающиеся стены, в непогоду превращающие шлюпочный отсек в импровизированную гостиную. И все равно ей требуется меньше тридцати секунд, чтобы подойти к нему, хватаясь по дороге за поручни. Она подходит сзади, обвивает мужа руками, кладет подбородок ему на плечо. По сравнению с их первой встречей его стало больше; вместе с растущим положением в обществе он и сам стал более солидным. Она не против. Мария блюдет свою фигуру, несмотря на почти ежевечерние тусовки; она ограничивается бокалом шампанского и отсылает прочь официантов с закусками, чтобы идти в ногу со своими клиентками: моделями, актрисами, певицами, обожающими фотографироваться со своими самцами на фоне спонсорских логотипов. Все они лет на двадцать моложе ее и тощие, как гончие. Но мужчины средних лет неплохо выглядят в весе, главное – чтобы жир не свисал. Он – ее сильный муж, вторая половина их сильной пары, и она любит его таким, какой он есть.

– Еще не поздно сказать, что мы дали течь у острова Уайт, – говорит она.

Роберт отрицательно мотает головой.

– Ты же знаешь, Мария, что мы не можем так сделать. Они скажут нам просто пересесть на паром.

– Конечно, тебя все устраивает. Тебе же не придется проводить уик-энд за игрой в дочки-матери с другими дамочками, – отвечает она, имитируя американский акцент.

Роберт вздыхает.

– Это всего лишь уик-энд. И я не останусь в долгу, обещаю.

Яхта приближается к понтону, и Роберт начинает маневрировать. Мария отпускает его, облокачивается на перила и смотрит на солнечный Пул. Это, конечно, не пейзаж из брошюры «Посетите Англию», ведь пенсионерам нужно много пандусов и парапетов в их пенсионерских интернатах.

– Симона! – кричит Роберт. – Поможешь пришвартоваться, пожалуйста?

Симона откладывает книгу на палубу и медленно выбирается из кресла. «Как кошка или мартышка, – думает Мария. – Божечки, откуда у нее взялись такие ноги? И еще грудь! Могу поклясться, что она была ребенком, когда эта поездка только началась. А теперь посмотрите на нее».

На Симоне короткие облегающие шорты и клетчатая рубашка, которую она завязала узлом, так что та подчеркивает и талию, и аккуратное декольте. Ее прямые – нет никакой необходимости в утюжках, которые молодежь сейчас везде таскает с собой, – волосы до талии переливаются каштановым с золотом, как будто кто-то окунул их в лак с блестками. Мария завороженно смотрит на свою падчерицу и думает: «Боже мой, она стала женщиной». И затем отвратительная мысль проносится у нее в голове: «Надо присматривать за ней рядом с Чарли Клаттербаком». Мария сразу же отгоняет эту мысль. Чарли знал Симону с раннего детства. Он больше не… он не какой-то там Вуди Аллен, даже если ему и нравится изображать из себя похотливого синьора. Господи, да он годами наблюдал, как его коллеги из парламента один за другим светились в таблоидах, так что до конца своих дней он не окажется рядом с тинейджером.

Симона дефилирует по палубе в своих розовых мюлях по направлению к маленькой дверце, встроенной в ограждение борта. Она сделала макияж. Всю дорогу вокруг побережья, от доков Святой Катарины, она слонялась как ненакрашенная десятилетка в толстовке и леггинсах или загорала, раскинув руки, на носу яхты в своем бикини. Сейчас же она коричневая, как мускатный орех, и ее кожа, обычно веснушчатая и со следами подростковых гормональных изменений, – гладкая, как мрамор. Глаза подведены черным, как у кошки, и – что это?! Накладные ресницы? «Что происходит? Приедет какой-то мальчик, о котором я не знаю?»