– Но и не тебе, Соф, – елейным голосом пропела мать. – Переехать в Крослин – решение твоей сестры… Мы с твоим отцом просто поддержали его, вот и всё.

Отец закивал и с опаской посмотрел на меня. Наверное, остерегался очередного скандала.

Я перевела взгляд на сестру и уже через мгновение ощутила, как что-то проваливается глубоко внутри – Миа, наконец подняв кучерявую голову, пару мгновений смотрела на меня своими прекрасными васильковыми глазами, а затем кивнула.

В тот день чувство полной иррациональности поглотило меня с головой – будто я нырнула в ледяную воду и забыла задержать дыхание. Без сил плюхнувшись обратно на стул, я пустым взглядом уставилась на блестящую, покрытую слюной и капельками меда чайную ложку. В памяти, задорно виляя хвостом, всплыла картинка – недавний разговор Мии с матерью. Тогда я точно так же сидела на этом обтрепанном стуле, слушала их вполуха и не подозревала, что за дикие, немыслимо-чудовищные разговоры они ведут между собой. До моего витавшего в облаках сознания долетали такие мерзкие слова, как «Крослин», «новая жизнь», «перспективы», но я – то ли по глупости, то ли по самонадеянности – не обращала на них внимания. Игнорируя, пропуская мимо себя. Я не потрудилась вникнуть в тот разговор, не вмешалась тогда, когда еще можно было что-то изменить…

Время шло своим чередом, вокруг меня кто-то что-то говорил, а я всё смотрела на подтекающий с краев черпала жидкий мед, не замечая ничего вокруг, не видя взгляда Мии, не слыша слов отца, только материнское: «Крослин в трехстах милях от нас… Отец повезет ее туда через неделю».

– Соф, – я проигнорировала её, как игнорировала с десяток таких попыток весь последний час.

Лежа на неразобранной кровати, полураздетая – в одной лишь ночной рубашке. Смотря заледеневшими глазами в потолок и слыша, как пунцовое бешенство вскипает под кожей. Разносясь по всему телу, от центра груди – до кончиков мизинцев на ногах.

Становясь жарче, сильнее.

Беспощадней.

Через час напряженного, давящего на мозги молчания руки, заложенные за голову, затекли, а глаза превратились в два сухих песчаника, словно я провела на этой теплой – до отвращения уютной – кровати ни одну бессонную ночь.

– Соф, ответь мне, – голос Мии задрожал, и она с усилием сказала: – Давай поговорим… Пожалуйста, Соф.

Ни один мускул не дрогнул на моем лице; я так и заснула – тихо, неподвижно, со слабой надеждой, что все еще будет хорошо.

Утром я проснулась со стойкой уверенностью, что вечер вчерашнего дня мне просто приснился. Кошмарные сны ведь иногда навещают нас, правда?..

Заправленная кровать сестры, чемоданы, из которых уже свисали рубашки, платья и прочие девичьи тряпки, разом оборвали поток моих лихорадочных мольб.

Вдох. Выдох.

Успокойся, Соф. Все еще может измениться.

И ядовитый голос в ответ: Измениться? Серьезно? Ты сама хоть в это веришь?

Горько усмехнулась. Да, верю. Верю, иначе бы вчера вдребезги разгромила всю кухню.

В школу я не пошла. Спустилась к берегу, смотрела на тихую, слишком тихую гладь воды, которая неспешно колыхалась в резонансе с моими мыслями.

День был пасмурный, промозглый; со стороны леса собирался густой туман. Сидя на берегу, я слушала гогот собирающихся в кучки альбатросов и следила за тем, как ласково, точно силясь охладить разгоряченные нервы, касается пальцев ног прохладная морская пена. Несмотря на все старания, шелест волн меня скорее раздражал, нежели успокаивал.

Горя жгучим желанием всё изменить, я бы всё в ту минуту отдала, чтобы сестра никуда не уезжала. И как вы думаете я поступила? Как самая последняя трусиха, конечно. Я поднялась с мокрого песка, отряхнула юбку и медленно, словно идущий на поправку тяжело больной, поплелась домой. Что я могла сделать?