– Поздно. Они здесь. Скорее – в часовню.

Невейн быстро разбудил монаха и, убедив его не задавать лишних вопросов, помог старику доковылять до руин.

– Как их много, – прошептал принц устало. – Оставь меня, – произнёс он тихо.

Эрин как будто не слышала его. Считала стрелы. Оценивала укрытия для обстрела и слабые места в их дряхлой крепости.

– Ты… много сделала для меня, чужого тебе человека. Меня могли растерзать те люди или эти, но ты сохранила жизнь, и крови нет на твоих руках. Это великое дело, поверь! Сейчас или потом – конец неизбежен. Но я не хотел бы, чтобы ты пострадала.

– Помолчи.

– Я говорю правду, потому что кое-что понял за прошедший день. Зачем так стараться ради незнакомца?

– Не знаю. Может быть, незачем. Считай, что это моя прихоть. Капризы бывают не только у королевских особ…

Убийцы остановились. Один из них указал на часовню и махнул рукой. За мрачным строем катилась небольшая тележка, прикрытая тряпьём, которую тащил осёл, а сзади придерживали двое наёмников. Тот, который сделал знак рукой, смело зашагал вперёд. В одной руке у него был щит, другой он придерживал связку верёвок, тянувшихся за плечо, где очевидно висел какой-то груз.

Он подошел так близко, что Эрин не могла больше ждать. Она пустила в него стрелу сквозь небольшую неприметную дыру в кладке. Но наёмник отбил её щитом – из всех, кого она знала, только Роуборн был настолько ловок, – а затем, мгновенно раскрутив небольшой шарик, который до этого держал за спиной, он швырнул его в ближайший к укрытию Эрин пролом в стене. Прогремел взрыв.

Волна тугого и горячего воздуха ударила по ушам, но осколки не задели лучницу. Она потянулась за второй стрелой и тут увидела то, что было в тележке. Фальконет. Миниатюрная пушка вроде тех, что она видела в детстве на пиратском корабле.

Гром и пламя вырвались из чёрного жерла, и орудие отлетело далеко к деревьям и перевернулось на бок, наехав на кочку.

Прыжок спас Эрин от прямого попадания, она осталась жива, но не могла встать, и прийти в себя, беспомощно шевелясь среди обломков в облаке пыли, точно насекомое в лютый мороз, таращась в пустоту, часто, непонимающе моргая. Голова разрывалась от гула в костях, как будто череп стал духовым инструментом.

Вдруг перед нею возникло перепуганное лицо Невейна, и она ласково потрепала его по волосам и нежно ущипнула за щёку, как ребёнка на прощание. Улыбнулась. Весь мир ушел в объятия тишины, остались только эти бледные глаза, ищущие надежду, что она жива и поправится, эти несуразные, слишком невинные черты лица – они, верно, никогда не искажались злобой и презрением, этот забавно нахмуренный лоб.

– Мой бесполезный принц, – прошептала она.

Образы стали затихать, мрачнеть: так к радостным аккордам фортепиано неожиданно добавляются низкие, холодные, мрачные тона, постепенно преобладающие над всем произведением.

Глаза девушки закрылись, слёзы сбежали по щекам – их впитала тёмная ткань шарфа. Невейн оцепенел от ужаса и как завороженный глядел на медленно сочащуюся из груди кровь, а затем снаружи донёсся сонм криков и лязг оружия. Ни один из убийц так и не вошел под сень старенькой часовни, ибо их заняло кое-что другое. Но принцу было всё равно. Весь мир, что он знал, сжался до одного лица, в котором он мечтал увидеть пробуждение жизни.

Невейн поднял её на руки и отнёс к монаху, с мольбой взглянул на того.

– Сделайте что-нибудь, святой отец. Можете вы помочь ей? Она спасла меня. Она… меня…

– Она ранена, – сказал монах озабоченно.

– Вы поможете ей? Спасите её, умоляю! Я жив только благодаря её доброму сердцу.

– Я постараюсь, малыш.