– Как давно я здесь не была! Целых десять дней.

Слава сразу же заметил следы пребывания бобров, причём очень свежие. Вокруг берёзовых и осиновых «карандашиков» на траве валялась недавняя стружка. Берёз здесь хватало, но все они были не старше лет двадцати. Окраины узкого, но длинного острова были изрыты короткими каналами для бобрят.

С небольшого бугорка Ладушкину открылась панорама каналов, и его впечатлил их масштаб. Островов здесь находилось не меньше пяти. Один, самый высокий, стоял особняком, и на нём росла единственная здесь берёза, которую можно было назвать старой. Аня объяснила, что этот остров называется Бобруйск.

– Осторожно, здесь нора!

Ещё секунда, и нога Ладушкина целиком бы провалилась туда.

Шли они по хорошо утоптанной тропинке.

– Здесь много народу, что ли, бывает?

– Нет, только мы с Ирой. Ну, ещё раз она своих друзей приводила. А вот и наша хижина.

Конус из молодых сухих деревьев, покрытый брезентом, выглядел надёжным и симпатичным. Внутри стоял чайник, старые детские санки, ящик, на сучках висел лук и мешок для сменки – колчан со стрелами. А перед хижиной красовалось большое кострище, огороженное камнями.

– Здесь у нас продовольственная яма, – Аня откинула фанерку, и Слава увидел небольшой запас картошки. – Мы её два раза копали, её вода заливала. Только на самом высоком месте получилось.

– А как вашу хижину бобры не растаскали и не погрызли?

– Они иногда грызли и таскали, мы чинили.

Аня зашла внутрь и открыла ящик. Слава тем временем засмотрелся на соседний остров, и поэтому он вздрогнул, когда сзади раздалось громкое утиное кряканье.

– Испугался? – засмеялась Аня, доставая изо рта крошечную деревянную дудочку. – Это манок для утки.

– Вы тут из лука охотитесь на уток?

– Нет, мы сфотографировать их близко хотели, – вздохнула девочка. – Тихо сидели и в этот манок крякали. Так ни одна и не прилетела.

Ещё в ящике лежали две куклы, пластмассовые лошадки, чай, соль и сухари в маленькой железной коробке, зажигалка, спички. Аня объяснила, что они не отсыреют, потому что Ира окунала их головки в горячий парафин.

– Слушай, – серьёзно начал Слава, сев рядом с Аней на санки, – кто такая эта Ира?

– Моя двоюродная сестра.

– Это я знаю. Сколько ей лет, где она учится?

– Ей… Много, – Аня задумалась. – Вроде бы шестнадцать! Она учится в третьей школе. Ира у нас отдыхала, потому что у неё мама умерла, а бабушка и дедушка от неё устали.

***

Мама Иры не просто умерла. Она повесилась. Ане, разумеется, никто не сообщил эту страшную подробность.

В конце мая позапрошлого года, когда школьники уже были распущены по домам, в чате «Родители 8 «А» появилось сообщение от главной родительского комитета: «Друзья! Марина Семёнова позавчера ушла из жизни. Помогите семье, кто сколько может», – и номер карты.

А с отцом Ира не жила уже с пяти лет. Самые смелые из одноклассников написали ей слова поддержки. В глубине души каждый побаивался увидеть Иру первого сентября: вдруг в ней произошла резкая перемена, она стала нелюдимой и мрачной. Но нет. Ира осталась такой же дерзковатой пацанкой, с которой легко найти общий язык, но себе дороже вступить в конфликт, которую не переваривали некоторые учителя и которая прекрасно разбиралась в людях. Только прибавилось в ней чёрного юмора. Всем запомнился эпизод, когда англичанка задавала на дом проект «Моя семья» и сказала:

– Только рассказ должен быть насыщенным и интересным, а не «I have a mother, I have a father, I have a brother», как в первом классе!

– Ни того. Ни другого. Ни третьего, – с хмурой ухмылкой проконстатировала Ира. И воинственный настрой англичанки, особы из викторианской эпохи, разом сошёл на нет. Она растерялась и сменила тему.