Но с чего я должна бояться той сумасшедшей? Она мне вчера даже улыбнулась! Улыбка у нее удивительная, и, если бы мама меня не увела, взявши за руку, я бы точно подошла к ней и заговорила.

«Хуэйаньгуань» располагался в начале нашего переулка, три каменные ступени вели к двустворчатой черной двери в глубине дверного проема, над которым была прибита горизонтальная табличка: «Постоялый двор „Фэйаньгуань“». Когда мы проходили мимо, папа учил меня читать, что на ней написано. Папа говорил, что здесь живут студенты из места под названием Фэйань, которые, как мой дядя, приехали учиться в университете.

– В Пекинском университете, как дядя? – спрашивала я.

– Не только. В Пекине много университетов, еще есть университет Цинхуа и Яньцзиньский университет.

– А можно мне пойти в «Фэйань…», то есть в «Хуэйаньгуань» – поиграть с теми дядями?

– Еще чаво! – Этой фразой на диалекте хакка папа отвечал на все мои просьбы. А я подумала, что когда-нибудь всё равно взойду по тем каменным ступеням и пройду через те чернющие ворота.

Сумасшедшую из «Хуэйаньгуаня» я видела неоднократно, и всякий раз, если она стояла в дверях, няня Сун или мама стискивали мою руку и шептали: «Сумасшедшая!» Мы обходили ворота вдоль противоположной стены, а если я оглядывалась, меня одергивали за руку. Вообще-то сумасшедшая на вид была самой обычной девушкой с заплетенными в толстую косу волосами, умащенными маслом. Таких можно увидеть в любой семье. Она всегда стояла у ворот, прислонившись спиной к стене, и наблюдала за прохожими.

Вчера мы с мамой ходили на улицу Ломаши. Маме нужно было купить пудру для лица, а мне ужасно нравились тамошние засахаренные сливы. На обратном пути мы прошли по переулку Вэйжань, затем по улице Сицаочан и вышли к колодцу в переулке Чуньшу. Переулок, где мы жили, начинался почти напротив колодца. Я заметила сумасшедшую сразу, как только оказалась в переулке. На ней были бордовая ватная куртка и темные меховые туфли, лоб прикрывала челка, в косу был вплетен ярко-красный шерстяной шнурок. Она поигрывала кончиком косы, впившись застывшим взглядом в старую акацию, что росла во дворе напротив. На высохших ветвях акации сидели несколько ворон. В переулке не было ни души.

Опустив голову, мама что-то бормотала, наверно, подсчитывала, сколько денег сегодня потратила, чтобы отчитаться потом перед папой, который во всем проявлял щепетильность. В общем, мама, занятая подсчетами, не заметила, как мы приблизились к «Хуэйвагуаню». Я шла за мамой следом и так засмотрелась на сумасшедшую, что сама не заметила, как остановилась. В это время взгляд сумасшедшей скользнул вниз, и она уставилась прямо на меня, словно пытаясь что-то прочесть на моем лице. Сама она была мертвенно-бледной, кончик ее носа слегка покраснел (наверно, от ледяного ветра), тонкие губы были плотно сжаты, но вдруг дрогнули. Она пару раз моргнула и заулыбалась, будто хотела что-то сказать. Отпустив косу, девушка протянула ко мне руку и поманила к себе. У меня по всему телу пробежала холодная дрожь. Будто зачарованная, я уже собралась сделать шаг навстречу манящей руке и улыбке, как вдруг мама обернулась и резко схватила меня за руку:

– Ты чего это?

– А? – Я словно пребывала в тумане.

Зыркнув на сумасшедшую, мама спросила:

– Ты чего дрожишь? Ты испугалась? Писать хочешь? Скорее обратно! – Она с силой потянула меня за руку и увела.

Когда мы вернулись домой, перед глазами у меня еще долго стоял образ сумасшедшей. А ее улыбка – ну не чуднáя ли? «Эй!» – окликнула бы я ее, если бы решилась с ней заговорить. Интересно, как бы она отреагировала? Погруженная в свои мысли, я не стала ужинать. К тому же я переела засахаренных слив. Однако мама после ужина сказала няне Сун: