Я вскочил на лошадь и дал ей шпоры. Я обещал себе на возвратном пути из Ясс завернуть в эту деревню, и эта надежда, хотя и отдаленная, мало-помалу развеяла мои грустные мысли. Я уже с удовольствием думал о своем возвращении, и разыгравшееся воображение заранее рисовало мне сладостные подробности, как вдруг неожиданное движение моей лошади чуть не выбило меня из седла. Конь стал, вытянул передние ноги и фыркнул, как бы чуя близкую опасность. Я внимательно огляделся во все стороны и увидел шагах в ста от нас волка, рывшегося в земле. Заметив нас, он бросился бежать. Я вонзил шпоры в бока моего скакуна и заставил его двинуться с места. Я увидал тогда на том месте, где рылся волк, свежевырытую яму. Кроме того, мне показалось, что там на несколько вершков над землей торчал кол. Впрочем, я этого за верное не утверждаю, так как очень быстро проехал мимо этого места.

Здесь маркиз остановился и взял щепотку табаку.

– Как, и все? – спросили дамы.

– Увы, не все! – отвечал д’Юрфе. – То, что́ мне теперь придется вам рассказывать, мне очень тяжело вспоминать, и я дорого бы дал, чтоб освободить себя от этого воспоминания. Дела, по которым я прибыл в Яссы, задержали меня там долее, нежели я предполагал. Для приведения их к концу требовалось полгода. Как вам сказать? Печальная истина, но тем не менее все-таки истина, что на свете нет прочных чувств. Успех моих переговоров, одобрения, получаемые мной от Версальскаго кабинета, словом, политика, эта противная политика, наделавшая нам столько хлопот, и за это последнее время не преминула ослабить в моем сердце воспоминания о Зденке. К тому же прибавьте, что супруга господаря Молдавского, красавица и в совершенстве владевшая нашим языком, стала видимо отличать меня из среды других молодых иностранцев, находившихся в то время в Яссах. Воспитанный в правилах французской любезности, с галльской кровью в жилах, я не мог, конечно, отвечать неблагодарностью на лестные для меня знаки внимания красавицы, и в видах интересов Франции, которой имел честь быть представителем при ее супруге, постарался усердно доказать, насколько почитал приятнейшим для себя долгом повиноваться желаниям его прекрасной половины. Настоящие выгоды моего отечества я всегда разумел, mesdames, как вы видите…

Отозванный на родину, я возвращался той же дорогой, которой ехал в Яссы.

Я более не думал ни о Зденке, ни о ее семье, когда однажды, едучи полем, услыхал где-то колокол, прозвонивший восемь раз. Звук его показался мне как бы знакомым, и мой проводник сказал мне, что звонят в ближней обители. Я спросил, как она называется, и узнал, что то был монастырь Божьей Матери под дубом. Я немедленно пришпорил лошадь и вскоре очутился у монастырских врат. Отшельник впустил нас и указал помещение для приезжих, но оно было битком набито богомольцами, и я спросил, нельзя ли найти ночлег где-нибудь в деревне.

– Да и не один найдется, – отвечал, тяжело вздыхая, отшельник. – Благодаря проклятому Горше, там много пустых домов стало.

– Что́ это значит? Разве старый Горша еще жив?

– Нет, он-то должным порядком лежит в сырой земле, пронзенный колом в сердце… Но он высосал кровь внуку, маленькому сыну Георгия. Мальчик пришел однажды ночью, плача и говоря, что ему холодно, и просил, чтоб его впустили. Дура мать, несмотря на то что сама его хоронила, не имела духа отправить его снова на кладбище и впустила его. Он тогда бросился на нее и засосал ее до смерти. Когда ее схоронили, она в свою очередь пришла за кровью своего меньшего сына, потом высосала кровь у мужа и у деверя. Всех постигла одна участь.