Видя, что профессор Миттер набирает воздуха для ответа, Софи поднесла ему тарелку с теплым пудингом из саго и сказала: Господин Ханс, поясните нам, пожалуйста, свою мысль. Да, конечно, продолжал Ханс, мы были унижены и преданы Наполеоном. Но теперь мы, немцы, управляем собой сами и, удивительное дело, когда нам удалось изгнать захватчиков, притеснять нас взялось наше собственное правительство, как вам это нравится? Дорогой господин Ханс, вмешался господин Готлиб, поймите, мы двадцать лет терпели унижения на своей земле, наблюдали, как мимо нас маршируют французские войска, видели, как они устраиваются на берегах Рейна, как идут через Тюрингию, захватывают Дрезден, кстати, Софи, в последнее время тебе писал твой брат? нет? и после этого он жалуется, что мы его не навещаем! одним словом, что я говорил? а! войска, как они оккупируют Берлин и даже Вену, дорогой господин Ханс, да Пруссия почти прекратила свое существование, одним словом, возможно ли было не отреагировать на это жестко? Не будем забывать, дорогой господин Готлиб, сказал Ханс, что, помимо всего прочего, именно наши князья довели дело до того, что. Я не забываю, перебил его господин Готлиб, я не забываю, но, честно говоря, неплохо бы народу Пруссии однажды отомстить за все свое бесчестье. Отец, запротестовала Софи, не говори таких слов. Voilá ma pensée[16], объяснил господин Готлиб, поднимая руки и прячась за ушками кресла. Чтобы уничтожить всю Европу, сказал Ханс задумчиво, Наполеон не понадобится, нам достаточно самих себя. Я только что из Берлина, сударь, и уверяю вас, мне совсем не понравился воинственный энтузиазм молодежи, лучше бы у нас было больше английской политики и меньше прусской полиции. Не будьте таким легкомысленным, возмутился профессор Миттер, эта полиция защищает вас и меня. Мне она об этом ничего не говорила, иронично возразил Ханс. Господа, вмешалась Софи, господа, немного выдержки, у нас впереди еще чай, и будет жаль, если мы не успеем его выпить. Эльза, дорогая, пожалуйста…

Ханс увидел, что Софи заговорила с господином Левином, и стал смотреть в другую сторону. Господин Левин, сказала Софи, вы выглядите таким задумчивым, скажите, какого вы мнения о нашем излюбленном злодее? Кхм, ответил господин Левин, я не думаю о нем ничего определенного, то есть вы понимаете. Нужно признать, что среди прочих деяний, кхм, достойных упоминания, Наполеон ввел некоторое гражданское равноправие, я хочу сказать, что. Это мы отлично понимаем, перебил его профессор Миттер, скривив губы, а мне интересно, что сказано в Торе по поводу гражданского равноправия. Дорогой профессор, осадила его Софи, прошу вас не записываться в острословы! Кстати, сказал Альваро, а что думает по этому поводу наша очаровательная хозяйка? Вот именно, поддержал его профессор, нам всем это ужасно интересно. Дорогая, сказала госпожа Питцин, тебя взяли в оборот! Усы господина Готлиба обвисли в ожидании. Госпожа Левин перестала пить чай. Ханс снова обратился к зеркалу и смотрел в него во все глаза. Господа, сказала Софи, хотя по сравнению с вами в политике я полный профан, но все же думаю, что разочарование в революции не должно становиться причиной для разворота истории вспять. Возможно, я слишком далеко захожу в своих догадках, но вы читали «Люцинду»[17]? не кажется ли вам, что эта книжица есть закономерный плод революционных ожиданий? Дорогая моя, воскликнул профессор Миттер, эта книга не имеет никакого отношения к политике! Милейший профессор, улыбнулась Софи и грациозно пожала плечами, смягчая свое возражение, разрешите мне заняться домыслами и на минуту предположить, что имеет, «Люцинда» – глубоко политический роман именно потому, что в нем нет рассуждений на темы государства, а есть лишь рассуждения о частной жизни, о новых личностных взаимоотношениях граждан. Но бывает ли более серьезная революция, чем революция нравов? Профессор Миттер вздохнул: Эти Шлегели, они невыносимы. И какая идиотски исступленная враждебность к протестантскому рационализму! Младший брат в конечном счете превратился в то же, во что и его афоризмы – в прах. А старшему, бедняжке, из увлекательного за всю жизнь только и досталось, что переводить Шекспира. Изумленный Ханс уже не смотрел в зеркало. Так, значит, вам нравится Шлегель, сударыня? спросил он тихо. Шлегель – нет, ответила она, вернее, не во всем. Я обожаю его роман, мир, который он создал. Вы не представляете себе, прошептал Ханс, до какой степени я с вами согласен. Софи опустила глаза и принялась переставлять чашки. Еще мне кажется, продолжила она, убедившись, что ее отец и профессор завели разговор между собой, мне кажется, что Шлегель закончил тем же, чем и Шиллер: паническим страхом перед настоящим. По правде говоря, будь на то их воля, я бы не имела возможности рассуждать об их произведениях, а занималась бы только примеркой нарядов. Дорогие друзья, произнес господин Готлиб и встал с кресла, надеюсь, что вы приятно завершите эту встречу. Он подошел к настенным часам, пробившим ровно десять. Как и каждый вечер в этот час, он завел пружину. Затем раскланялся и удалился в свои покои.