Иноземцы оказывались при таком раскладе единородными с Прохором Терентьевичем… Да, обидно было и очень, что страна перестала соответствовать названию и он, коренной представитель её, стал в ней едва ли не лишним…
Пришли другие… Но – без оружия. И эти другие работали. А ещё – они были людьми, людьми с точно такими же душами, как и у него… Разного народу пришло много. И из-за этого по большому счёту единство их всех ощущалась всё более отчётливо. Осознав его, Прохор Терентьевич удивлялся: «Кто только разъединил нас, а, главное, – зачем?!»
– Боженька, ты что ль? – строго вопросил он иудейского дедушку, которого в душевном затмении за яйца схватил когда-то… И тот так выразительно промолчал, что у Прохора Терентьевича не осталось никаких сомнений на этот счёт.
– Но зачем, всё-таки?.. Да нет, нет, ты ответь, не юли, не растворяйся, – потому как образ боженькин заёрзал на троне облачном и начал подозрительно расплываться…
Дедушка исчез, оставив Прохора Терентьевича наедине с его вопросом. Мирового мыслителя Сидора Карповича такие мелочи жизни не интересовали вовсе. Пришлось самому отвечать: «Религия, культура и обычаи – вот причины разрозненности нашей». И Прохор Терентьевич ужаснулся мысли о том, что в обозримом будущем окажется совершенно необходимым от всего этого, если не напрочь отказаться, то сильнейшим образом сгладить. Иначе жить станет невозможно… «Предков предать?» – У Прохора Терентьевича аж нутро перевернулось от такого предположения.
«Так, так, спокойно. Давай разберёмся, – с внутренней дрожью строго говорил он сам себе. – У белого человека одна правда. У чёрного – другая. У жёлтого – третья. У коричневого – четвёртая. У красного – пятая… Может ли быть столько правд?» – И Прохор Терентьевич определённо отвечал сам себе, что нет, не может. А значит, что Истина в другом месте…
Получалось: «Или кровавая и обречённая на поражение война с носителями других правд, и утверждение своей правды, которая Истиной также не является, или… Да, увы – или отказ от обычаев предков, хранение их только в душе своей. Или… ещё выход – отделение от человеческого сообщества в общины, исповедующие какие-то одни из многочисленных правд народов Земли…» Последнее Прохор Терентьевич сразу напрочь отверг. Потому что исповедовать заведомую ложь он был не в состоянии.
Прохор Терентьевич стал перебирать и разглядывать друзей и соседей, представителей его народа. И понял, что все они до единого давно уж предков своих… что, предали? Или происходящее уже не первое десятилетие всеобщее усреднения следует назвать как-то иначе?.. И увидел он, что усреднение оказывалось мощным духовным потоком, противостоять которому было поистине безумием. «А жить-то вроде как страшно, если задуматься, а?» – содрогался Прохор Терентьевич.
…Через полгода одинокой жизни он, будто прозрев, обнаружил в своей квартире мерзость запустения. Попробовал предпринять уборку. Плоды оказались малосъедобными. Лепота померкла. Парить на воздусях получалось хуже, если и получалось вообще. Мысли о неустроенности оказывались камешками на перьях души Прохора Терентьевича. И, всё чаще падая на землю, он восхотел перемен.
Напрямки
Пенсия приходила теперь на карту. Чтобы снять её, нужно было проехать один перегон на метро.
В тот особенный день, втягиваясь в воронку входа, Прохор Терентьевич увидел перед собой смуглую женскую шею, обнажённую пучком чёрных волос. Её обладательница пошла брать билет. Не зная зачем, Прохор Терентьевич двинулся за ней… С другой стороны шеи оказалось выразительное и спокойное иноплеменное лицо. Пальцы пересчитывали монеты, губы беззвучно шептали…