– Он не живёт. Он существует. Ты не видишь, что ли?!

Голос дрогнул и оборвался.

Когда она это поняла? Когда осознала? Слова вырвались настолько самопроизвольно, что, если бы не слёзы, выступившие вдруг на глазах, если бы не обстановка и не стоявший перед глазами мальчик, можно было бы даже испугаться. Испугаться подобной смелости и резкости высказывания.

Но теперь Агата понимала. Понимала слишком много.

– Что-то не очень у вас работа движется.

Сергей Павлович подошёл неслышно, и его весьма справедливое замечание заставило вздрогнуть. До того Пахомов предпочитал не мешать и довольствовался обществом сержанта, который выполнял роль водителя вместо Валеры на всё оставшееся время их пребывания в Степанакерте. Но время шло, а работа едва ли сдвигалась с мёртвой точки. Впору было бы даже вспомнить слова об особенном профессионализме Кравцова, которым так бравировал Володя, но разве не было понятно, почему именно сейчас репортаж никак не шёл?

– Да я вижу, – Володя потянулся и потёр глаза. – Успеваем же пока?

– Да мне-то что? Мы гостеприимные, хоть до вечера сидите. Правда, Ильнар?

– Так точно, – сержант хмыкнул и спрятал руки в карманы штанов. Уж ему-то недовольным быть!

Вообще, с Ильнаром складывались весьма приятельские отношения. Он был дружелюбен, не отпускал липких шуточек и не косился двусмысленно, что время от времени позволяли себе многие из солдат, живших с ними в одном доме. И пару часов назад именно он отдал Агате свой бушлат, который зачем-то постоянно брал с собой, потому что лихорадило её так сильно, что ветровка Кравцова не особенно-то спасала. Даром, что на улице было десять градусов тепла. Ветровка в итоге была возвращена безо всякого сожаления, а вот в бушлат Агата куталась до сих пор, то и дело содрогаясь – не то от холода, не то от пережитого.

Мир рушился с каждой минутой.

– Володь!

Громкий оклик, эхом разнёсшийся над выжженным частями полем, привлёк внимание всех сразу. Денис смотрел в небо и обернулся, лишь когда, должно быть, почувствовал на себе несколько пристальных взглядов вместо ожидаемого одного. Обернулся на секунды только и вновь устремил колкий взгляд в плотную завесу тяжёлых облаков. Кисть согнутой в локте руки с зажатой меж пальцев сигаретой медленно описала в воздухе окружность.

Стало вдруг так тихо, что послышался шорох ворочавшегося в траве жука.

– Гонишь!

От того, каким вышел возглас ответный, почему-то появилось желание взвыть. Боль смешалась в нём со злобой, и что-то звенело такое… так всегда говорили в случаях, когда желание не верить в услышанное перекрывало всё остальное. С отчаянием, с надломом. Агате в тот же миг захотелось зажать уши, чтобы не слышать больше ничего. И никогда.

– Не должно быть, – Сергей Павлович посмотрел на небо и даже ладонь к глазам приставил, хотя солнца и в помине не наблюдалось.

И вновь – тишина. Все прислушивались, словно пытаясь опередить что-то, высчитать раньше положенного. Но ветер гнал листья по высохшей насыпной дорожке, в траве по-прежнему возились насекомые, и непонятным казалось такое ставшее в одно мгновение единым напряжение. Агата мотала головой, глядя то на Ильнара, то на Сергея Павловича, и совершенно не понимала, что именно надо делать и чего ждать. Что значил тот дурацкий жест?

Кравцов, казалось, превратился в изваяние – сигарета его дотлела практически до состояния бычка, но внимания на неё не обращалось совершенно. Во всей позе – даже видимое на расстоянии напряжение. Согнутые колени, чуть наклонённый вперёд корпус и взгляд, устремлённый ввысь…

– Да что п…

– Тихо!

Агата даже договорить не успела – Володя прервал её с такой мольбой в голосе, что к горлу вновь подступила тошнота. Рассеянный взгляд кое-как сфокусировался на наручных часах, и в сознание прокралась тенью мысль о том, что они наверняка сломались от какого-нибудь незамеченного удара – так медленно почему-то двигалась самая тонкая из трёх стрелок.