Палец с по-прежнему намотанным на него шнуром онемел, и точно так же онемело всё тело. Оле захотелось вдруг, чтобы Валерка продолжал выжидающе молчать и ничего больше не говорил целую вечность, потому что стало невероятно страшно. Этот страх медленно, словно издевательски, проникал под кожу, и мурашки теперь бегали по плечам не только из-за воды. Даже светлые тонкие волоски на руках встали дыбом – как-то машинально на это обратились остатки внимания.

– Ну?

Тихо-тихо, практически шёпотом и в призрачной, детской надежде на то, что её не услышали бы и повесили бы трубку, подумав, что на линии неполадки возникли. Потому что, если бы новости хорошими оказались, Валерка непременно – уж это Оля знала точно! – сразу бы сказал, чтобы она не волновалась понапрасну. Но он этого не сделал.

Значит, и бодрить себя бессмысленно.

– Я разговорился с одной сменой из новостей вечером, когда ты уже ушла, спросил про этого Кравцова…

Новая пауза едва не вызвала жалобный скулёж, и только вовремя прикушенная губа – да побольнее, чтобы не потерять самообладания – позволила сдержаться. Оля стояла, навалившись на стену, и дрожала, сама не понимая, от чего конкретно.

И, когда Валерка озвучил место, куда отправилась съёмочная бригада, всё, на что хватило сил – полный отчаяния и надежды на решивший подвести слух возглас:

– Куда?!

Но в ответ – лишь повтор уже услышанного и тихий, словно бы с нотками вины, голос на том конце провода.

Агата уехала молча, почему-то не поделившись грандиозной новостью о предстоявшей поездке, и о командировке Ольга узнала совершенно случайно, поначалу подивившись подобной скрытности. И потому попросила Валерку, который с новостниками был на более короткой ноге, попытаться разузнать хотя бы что-то. Старый друг не подвёл и сейчас. Вот только радости это не принесло.

Лучше бы неизвестность по-прежнему оставалась неизвестностью.

Плотно зажмуренные глаза и почти неслышный стон сквозь сомкнутые до онемения губы. И вмиг неважным стало то, что Валера ещё не повесил трубку, что всё это он слышал и наверняка мог себе представить. Вся шелуха посыпалась, обнажая боль, которая безжалостно проткнула все внутренности и заставила ноги подкоситься.

Глупый, глупый Волчок…

Что же ты наделала?

Перед взором – раскинувший руки ребёнок, неподвижно лежащий возле женщины. Мальчонке навскидку лет шесть, у него тёмные волосы, чуть кривой нос и карий глаз. Глаз один, второго нет, как нет и половины головы. Раздробленные кости осколками торчат из-под волос, валяются в пожухлой бордовой траве, смешанной с ошмётками чего-то, что до дурного напоминает фарш. Из-под рукава футболки белеет переломленная кость плеча. Она настолько тонкая, что даже на детскую не похожа, и вся хрупкая фигурка напоминает больше куклу.

Трава смята, вырвана клочьями и пропитана кровью.

Лёгкий ветер разносит сладковатый запах.

Агата хрипит.

Хватается за горло.

Шаг назад. Ноги трясутся, путаются.

Глаз смотрит сквозь.

Тошнота под самым горлом.

Кость торчит.

В проломленном черепе зияет пустота.

На детской спинке – рука лежащей рядом женщины. Словно защищает.

Агата хрипит.

Нога подворачивается.

Вот и всё. Уже всё.

Денис хватает за локоть, дёргает, что есть сил, и смотрит сверху вниз. Тёмные глаза вызывают приступ паники.

Агату трясёт, она виснет в хватке и чувствует, как шевелятся губы.

Миг. Тишина звенит. Вместо крика – лишь сипение.

Из кармана куртки, которую Володя на поясе завязал, выпала ручка и с негромким стуком упала на камни. Этот звук и заставил прийти в себя, вздрогнув и невольно подобравшись, словно загнанный в угол зверёк.