В середине моего пути он, заметив, что сидящую на боковом месте за столиком девушку (Галя, тоже студентка) клонит ко сну, предложил ей полку, на которой он сидел с Наташей.

– Наталья, пусть она отдохнёт, она такая уставшая! А мы с тобой пересядем на её место.

Всё так и произошло. Всю дальнейшую дорогу он сидел на боковой полке – или напротив Наташи, или примостившись ненадолго рядом с ней. Он продолжал обсуждать её красоту и её возможных женихов или пускался в описание своих приключений. При этом он украшал речь нецензурными словами-одиночками, которые как-то лишь мелькали, не выпячиваясь, так что вроде бы и не было повода обрывать его за это. Крепкие выражения очень удачно вписывались в общий рисунок рассказа и быстро заслонялись образами последующей речи, текущей неотвратимо, как бурный поток. Девушка, кажется, не обращала внимания на его «словечки», которые странным образом только обостряли, поперчивали его речь. Она порой отвечала ему короткими фразами, сопровождавшимися весёлым, иногда даже счастливым смехом.

После одной остановки, на которой наш герой выходил купить бутылку пива, к нему подошла проводница и энергично бросила:

– Я тебе шлёпну, так шлёпну! Сейчас вызову милиционера! – добавила она, удаляясь.

– Это я, дурак, задел её по попе, когда поднимался в вагон. Но – пойду, извинюсь.

Возвратившись, проговорил:

– Надо же! Я ей: «Извиняюсь!», а она: «Хочешь, я дам тебе свой красноярский адрес?» Ну что ты будешь делать с этими бабами!

Мы с ним выходили на одной станции. Прощаясь, он, после некоторого колебания, поцеловал спящую Галю, проговорив: «Пусть она увидит во сне, что я к ней пришёл», и Наташу, которой раньше этого дал свой новосибирский телефон «на случай, если тебе нужна будет какая-либо помощь».

Я шёл на выход вслед за ним. Ещё на ступеньках вагона, он, глядя на перрон, сказал негромко:

– А вот и Орловские! Уже меня встречают!

Сойдя, он медленно направился к двум дюжим мужчинам, стоящим поодаль, которые, однако, увидев его, не сдвинулись с места, в чём я усмотрел злой смысл. Дальнейшим моим наблюдениям помешала густая толпа пассажиров, покидающих вагон и спешащих в него на короткой остановке поезда у станции Анжерская.

9 мая утром ехал я с женой на дачу пригородным поездом. Народу было не густо, так что много мест пустовало. Поезд уже тронулся, когда в вагоне появился высокий человек в камуфляжной одежде с большой чёрной собакой на поводке. Он прошёл мимо нас в середину вагона.

– Папаша, ты что разлёгся? Ну-ка, давай! двигайся, двигайся! Развалился! Ты не дома находишься! – услышал я грубый голос за своей спиной.

– Мог бы повежливей! В такой день тревожишь старика!

– Это я с тобой вежливо разговариваю, а невежливость мою ты увидишь, если будешь вести себя здесь по-домашнему!

Меня неприятно тронул этот диалог. Я удивился грубости и нетактичности – свободных мест было много, и можно было не беспокоить уставшего пожилого человека. Я оглянулся. И невольно залюбовался видом грубияна. Вошедший был похож на одного из моих соседей по даче, такой же высокий, или лучше сказать – большой. Хорошо сложенный, он даже сидя казался стройным. Лицо типично русское, но не смазливое, как у Иванушки-дурачка, а мужественное, каким мы представляем себе Александра Невского, только, пожалуй, более скуластое. Этот человек был сероглаз, чисто выбрит и украшен широкими усами во всю длину рта. Волосы, казалось, были немного с рыжинкой.

Упомянутый мой сосед по даче представлялся мне бывшим омоновцем, и в это вполне можно было поверить, глядя на его бравую выправку. Вошедший тоже был очень похож на омоновца. Так и будем его называть далее тем более, что одет он был в маскировочную одежду.