– Ты очень необычный иностранец, Куруто-кун, – сказал Кицуне. – Иностранцы обычно светлые и голубоглазые и изо всех сил стараются вести себя прилично, но ты совсем не такой.

– Хватит пялиться на меня, жуткие вы психи!

Итак, всеобщими усилиями Курта превратили в прекрасного бледнолицего юношу в роскошном кимоно и с аккуратно собранным на затылке пучком черных волос, оставшиеся пряди которых красиво и щедро струились вниз по стройной спине. Короче, зря Гин, Акума и Кицуне рассчитывали, что постояльцы не будут обращать на него внимания. Одетый на японский манер, Курт был красив до слёз. К тому же, из-под кимоно у него торчали кеды и джинсы, которые он наотрез отказывался снять, ссылаясь на то, что не намерен расхаживать по Никко в халате и трусах.

Поэтому за чайным столиком он извинился за то, что не может сидеть в традиционной японской позе, и вальяжно скрестил ноги по-турецки.

– Когда в гейзер-то полезем? – поинтересовался он, пока Гин наводил чай по всем правилам чайной церемонии.

– Сначала чай.

– Фу, я не хочу его пить! Ненавижу ваш зеленый чай, он такой горький! Вы, должно быть, сумасшедшие, раз пьете эту гадость литрами!

По плавно разлившемуся в васицу красноречивому молчанию Курт понял, что ляпнул что-то не то.

– Эй-эй, я не имел в виду, что вы сумасшедшие! – переполошился он и начал неловко исправлять свою оплошность. – Это выражение такое! Выражает удивление и совсем не означает, что кто-то на кого-то думает, что он сумасшедший! Правда! Я просто… Я…

– Поэтому в Японии так ценится умение молчать, – тихо засмеялся Кицуне.

– Понял, не дурак! – горько вздохнул Курт и виновато опустил голову.

Глядя на этих двоих, Гин испытал то же чувство, что и Акума, который лицезрел на их первом совместном обеде, как неудачник Митсюзаки поучает неуравновешенного гайдзина, а тот его беспрекословно слушается. Староста был удивлен, но в то же время искренне рад за них.

– Ну что, итадакимас? – решил реабилитироваться Курт, когда чай был разлит, а парни взяли в руки крошечные чашки, наполненные горьким напитком.

Снова раздалось это неловкое молчание. Все трое японцев не смогли с собой совладать и уставились на иностранца немного осуждающе – за весь день он их уже порядком достал.

– Что, опять облоханился? – прошептал Курт, снова заливаясь краской.

– Заткнись и пей чай! – гаркнул на него Акума, и Курт послушно приник губами к чашке, а потом от стыда выдул еще три.

А после чаепития, когда уже почти стемнело, Гин потащил своих гостей в прекрасный сад своего дяди, чтобы полюбоваться цветением то ли сливы, то ли вишни, потому что первая уже осыпалась, а вторая только начинала распускаться. Там уже было полно постояльцев, и свободных местечек практически не осталось. Тогда Гин на правах племянника хозяина усадьбы отвел гостей на террасу, что находилась в саду камней, разделенном от фруктового сада маленьким ручейком и перекинутым через него мостиком. Оттуда вид на деревья был нисколько не хуже.

– Как приятно позабыть обо всех тревогах и полюбоваться цветением деревьев в свете надвигающейся весенней ночи, – сказал Гин, когда все устроились поудобнее.

После этих слов наступило гробовое молчание. Курт, еще не отошедший от своего грандиозного фиаско за чаепитием, целых пять минут не решался вставить ни слова и просто смотрел на одухотворенные лица своих одногруппников, застывшие в странной улыбке и такие безмятежные в свете угасающего дня и китайских фонариков.

– Че делаем-то? – поинтересовался он осторожно, когда терпеть эту пытку стало уже невмоготу.

– Любуемся цветением деревьев, так что, пожалуйста, помолчи, – чуть резковато утолил его любопытство Акума.