Канониры ловко вставили зарядные камеры в фальконеты, и тут же забухали деревянные киянки, заклинивая их в казенной части.

Обер-цейхвахтер Симеоне пробежался по батарее, громко стукнул дубинкой по голове ученика канонира, замешкавшегося с запальником, и истошно проорал:

– Верхняя батарея левого борта готова!!!

Я глянул на скатившиеся вниз последние песчинки и скомандовал:

– Залпом, огонь!..

Снопы огня в облаках белого дыма протянулись над водой, резкий грохот заглушил вопли буревестников. Я довольно кивнул и бросил вытянувшемуся рядом обер-боцману Андерсену:

– К раздаче винной порции и приему пищи – приступать. Мне сервируйте в каюте. И пригласите юнкера ван Брескенса с его эскюэ ко мне на обед. Хватит ему абордажников дрючить… Что? Травят за борт оные эскюэ? Тогда без них…

В каюте плюхнулся в свое кресло и прикрыл глаза. Запах кожи, стали и пороха, разбавленный ароматом арманьяка, с оттенком вездесущего трюмного смрада, острые оттенки моря – все это раньше умиротворяло, создавало ощущение домашнего уюта, а сейчас…

Давит что-то, и давит на сердце… вот только что – никак не могу понять. По своим крошкам соскучился? Не иначе, так… Но ничего…

– Мой господин без настроения? – Земфира приняла у меня меч, метнулась к комоду и вернулась уже со стопкой, полной арманьяка, и куском хлеба с паюсной икрой.

– Есть немного… – Я опрокинул в себя рюмку. – Ты сама как? Не мутит?

– Мой господин… – Сирийка присела в глубоком книксене, а потом рассмеялась и крутнулась в танцевальном па. – Мой господин, ваша недостойная рабыня родилась на корабле…

Я просто кивнул ей и, взяв с ломтя хлеба кусочек икры, забросил его в рот. Не мутит так не мутит, одной заботой меньше.

– Жан… – Сирийка примостилась на подлокотнике кресла и склонилась к моему уху. – Жан, а зачем ты заставил меня взять свои лучшие платья и драгоценности? Неужели возьмешь с собой на прием к какому-нибудь герцогу? А-а-а, я догадалась: ты просто хочешь всегда видеть меня красивой?

– Ты и без этих побрякушек красивая… – после паузы сказал я. Признаваться, что везу ее к отцу, отчего-то не хотелось. Но надо… – Скажи, моя ласточка, ты скучаешь по дому? По родным?

Сирийка скользнула мне на колени, прижалась к груди и прошептала:

– Иногда… по маме и отцу… Но когда ты со мной, все горести проходят… А почему ты спрашиваешь?

– Может так случиться, что ты скоро увидишься со своим отцом.

– Так ты… – Земфира отстранилась, в ее глазах блеснули слезы. – Ты везешь меня отдавать?..

Я покачал головой и прижал к себе девушку:

– Глупая ты… Сама решишь, отправляться с ним или нет. А я приму любой твой выбор…

– Правда? – Сирийка недоверчиво посмотрела на меня.

– Правда. И еще… Я хочу, чтобы ты поняла: ты достойна большего, чем имеешь со мной. Я никогда не смогу взять тебя в жены, никогда не смогу официально признать наших детей; мало того, может так случиться, что у меня появится жена – увы, даже помимо моего желания. Нам надо подумать, как быть… – И добавил, видя полные возмущения глаза сирийки: – И еще раз: я приму любой твой выбор…

– Ты не будешь меня принуждать? – Земфира заговорила после долгой паузы, во время которой проницательно смотрела мне в глаза.

– Нет.

– Хорошо, мой господин… – Сирийка улыбнулась. – Я верю тебе и поступлю по велению своего сердца. А что до всего остального тобой перечисленного… Знаешь… мне гораздо важнее твоя любовь. И большего не нужно…

Я поймал ее ладошку и прижал к своим губам. В голове мелькнула мысль, что, если сирийка все же решит отправиться со своим отцом, мне ее будет очень не хватать…

– Клятые размазни!!! – Дверь брякнула и, громко топая сапожищами, в каюту ворвался Тук. – Ну ничего, три шкуры спущу со стервецов…