Страхи из новой коллекции Вадим Селин

– Эй, Владик, проснись… – сквозь сон донесся до меня голос мамы.

Я не просто проснулся, а вскочил с кровати и, должно быть, с безумным видом уставился на маму, потому что она спросила:

– Что с тобой? Ты не заболел? Весь мокрый, постель смята… Ты как себя чувствуешь?

– Странно… Словно меня только что жарили на сковородке…

– Я сейчас принесу градусник, вдруг у тебя температура? Тогда поездку придется отложить…

– Нет, не надо никакого градусника! – отказался я, приходя в себя после сна и поправляя мокрую от пота сбитую на сторону простыню. – Со мной все в порядке, это все из-за жары. На улице душно даже ночью, как будто у нас не город, а гигантская духовка. Ни окна открытые не помогают, ни вентиляторы… Только гоняют горячий воздух туда-сюда…

– На сплит-систему у нас пока нет денег, – сказала мама.

– А я ее и не прошу… Просто говорю, что в городе жарко… Небывало жарко… Такого не было на моей памяти…

– Ой, да какая там у тебя память? – улыбнулась мама. – Четырнадцать лет, а говоришь, как семидесятилетний старик, переживший страшную жару пятьдесят лет назад. Давай, собирайся, а то опоздаешь на автобус.

– Мне и собирать-то нечего, все сумки давно собраны, – отозвался я.

– Пойду, приготовлю тебе поесть, – сказала мама и вышла из комнаты.

Едва за ней закрылась дверь, как я обессиленно упал на кровать и уставился в потолок. После сна я был очень уставший. И так уже неделю подряд.

Целую неделю каждую ночь мне снился один и тот же сон, будто я стою в красной комнате, погибаю от жары, и сверху на меня падают камни, от которых негде скрыться. Затем просыпаюсь и не могу прийти в себя. Все тело болело, словно на самом деле трескалась моя кожа, а потом меня прибивало камнями.

Этот сон я просто ненавидел. И вообще все сны, в которых я оказывался в закрытом помещении.

Я никогда ни от кого не скрывал, что у меня клаустрофобия, то есть боязнь закрытого пространства.

Я боялся находиться в маленьких комнатах, в лифтах, в подвале. Когда я оказывался там, со мной случался приступ: голова начинала кружиться, я обливался потом, на меня наваливался жуткий, животный страх, перед глазами все плыло и хотелось умереть, лишь бы не находиться в тесной комнате. А потом думал, что даже смерть от этого не спасет, потому что после смерти я буду ВЕЧНО находиться в тесном гробу и убежать оттуда уже никогда не смогу… Никогда…

Я встряхнулся, как пес после купания, выбрасывая из головы неприятные мысли, и, обводя комнату взглядом, задумался: «Так, вроде бы все взял, ничего не забыл. Одежду, зубную щетку, пасту, жидкость для контактных линз, контейнер для них, книжку, иголку, нитку… да, все взял… Тогда в путь».

– Прощай, моя любимая комната, – вслух сказал я, стоя у двери, когда оделся. – Мне будет тебя не хватать. Хотя почему «прощай»? До свидания!

«Или все-таки „прощай“?» – помимо воли подумал я.

Моя комната была очень просторной, потому что, когда выявили у меня клаустрофобию, родители выделили мне самую большую и светлую комнату. И она мне нравилась.

Еще раз окинув ее взглядом, я вздохнул и закрыл дверь.

Почему-то было тоскливо. Так бывает всегда, когда куда-то уезжаешь из дома на длительное время.

А ехал я на Черноморское побережье, где недавно открылся специальный лагерь для подростков с психическими отклонениями. По словам его создателей, благодаря непринужденным групповым тренингам, детям легче справиться со своими проблемами, когда они видят, что не одиноки в своих бедах. А так как лагерь, как я уже сказал, располагался у моря, то занятия сочетались с отдыхом. Короче, я ехал отдыхать и одновременно попробовать снизить уровень своего страха.

Был конец мая, когда я узнал о лагере.

Я, истекая потом, несмотря на легкую светлую одежду, вернулся домой и бросил сумку под вешалку. Мама жарила пирожки. В кухне было невыносимо жарко, как в аду.

– Все! – сказал я, опустошив наполовину бутылку минералки. Утер губы тыльной стороной руки. – Отмучился!

– Все?

– Да! Теперь – свобода! Даешь свободу ученикам! Даешь смерть урокам! Даешь гульки до полуночи, до потери пульса! Даешь костры и жареные сосиски с печеной картошкой! – провозглашал я, потрясая правым кулаком в воздухе. Наверное, я был похож на какого-нибудь эмоционального революционера. – Не даешь просыпаться в семь утра, сидеть в школе до одури!

– Ну наконец-то каникулы, – улыбнулась мама, – но не забывай, что ты обещал мне помочь на даче.

Я мгновенно сник. Еще в начале четвертой четверти, предчувствуя наступление каникул, я наобещал маме и огород вскопать, и картошку посадить, и забор выкрасить, и то сделать, и это, лишь бы поскорее наступили каникулы (как будто от мамы зависело их наступление…)! И вот каникулы почти что начались, и пришла пора отвечать за свои слова. Но так не хотелось, жуть…

– Ладно, помогу… Ма, завтра состоится родительское собрание. Мы будем ставить для вас, для родителей, КВН, потом классная раздаст всем дневники с оценками, и… каникулы!

– Жалко, что без дневников обойтись нельзя. Там, наверное, ничего хорошего не будет… – Мама подкрутила газ. – У меня к тебе есть взаимовыгодное предложение.

– Какое? – встрепенулся я, откусывая пирожок.

– А вот, смотри, – проговорила мама и бросила мне газету, – там отмечено.

Я поймал газету, пробежался глазами по строкам и нашел рекламу, обведенную черным маркером.

Там были нарисованы два дерева, палатка, какая-то миловидная девушка в скаутской шляпе и дано объявление.

В нем рассказывалось, что в России открылся лагерь для подростков с проблемами…

– К тому же про этот лагерь мне говорила Любовь Ивановна, – сказала мама.

– Мам, а зачем мне это надо? – спросил я.

– Ну, это же интересно… И полезно… Вдруг ты от страха избавишься? Я уже позвонила в эту фирму и узнала, что рядом с лагерем есть море, пляж, лес… Но это не какая-то там допотопная пионерская база, а современный комплекс. Там есть и компьютеры, и Интернет, и дискотеки по вечерам устраивают, то есть можно хорошо отдохнуть, повеселиться и… подлечиться.

– Класс! – восхитился я. – Поражаюсь твоей оперативности! И лагерь, наверное, действительно чудесный, особенно природа – из названия видно – «Две сосны»!

Ворчал я в основном из-за того, что все решили без меня, но, подумав, сделал вывод, что старались-то мне во благо, а не кому-то другому. Да, я не скрываю свою болезнь, но и не люблю, когда на ней акцентируют внимание, я себя чувствую каким-то… ущербным.

– Ма, а про какое ты условие говорила? – вспомнил я.

Мама оставила пирожки, села напротив меня, умоляюще посмотрела мне в глаза и проникновенно попросила:

– Будь другом, сделай так, чтобы я не пошла на собрание… Терпеть не могу родительские собрания… Одеваться, краситься… Не люблю, когда все друг на друга пялятся, а потом за глаза обсуждают, кто во что был одет… Да и, наверное, в дневнике ничего хорошего я не увижу, как всегда…

– Ладно, так уж и быть, – великодушно согласился я.

Мама вскочила со стула и радостно закричала:

– Ур-ра! Спасибо! Ты самый лучший сын в мире! Я не пойду на собрание! Ура!

Вот такая она, моя мама. Просит меня, чтобы я разрешил ей не ходить на собрание.

Как бы я хотел всегда видеть маму такой счастливой…

Однако теперь, после всего, что произошло, мама улыбается редко и во всем винит себя, дескать, если бы она не увидела то объявление, ничего не случилось бы. Я успокаиваю маму, но она все равно терзается, что виновата она одна. Нет, не она виновата, а… судьба.

На следующий день мы отправились к моему психотерапевту Любови Ивановне, и она сказала, что этот лагерь открыла ее хорошая знакомая – кандидат психологических наук, умница, красавица, деток обожает… Лагерь помог справиться с проблемами уже сотням подростков! И убеждала, что и мне он поможет… Правда, эта знакомая вечно в разъездах, никто ее давно уже не видел, – вот такая она занятая.