Мальчишки знали, что в сарае при церкви уже забиты полки телами умерших из числа беженцев. Сказывали, обсуждая, что по весне потребуются землекопы, а еще гробы и гробики да кресты значительным числом.

А сколько было и таких, кто пал на тяжком пути, кого и прибрать было не кому. Многие от усталости и хвори садились на снег у древесного ствола, столба ли придорожного и засыпали вечным сном. Кто вспомнит о них, как лихолетье пройдет?

Силантий, сосед Астаховых рассказывал, что не всех вот так оставляют на погребение. Везут, сказывали тело важного генерала с собой солдаты аж от самого Нижнеудинска, – это уже почитай пятьсот верст. Везут не просто так, − берегут: ни в прорубь его не опускают, ни в землю не кладут. Желают отслужить молебен как дóлжно и с воинскими почестями схоронить, чтобы красные не поглумились над телом дорогого им командира. А фамилия генерала нерусская – Каппель, но видимо герой и любили его российские солдаты за смелость и доброе к ним отношение.

− Вот ведь как бывает! Даром, что генерал, а народ его признал! – подивился Силантий, ‒ ветеран, ‒ с японской вернулся инвалидом.

Оценив интерес слушателей, Силантий достал самосад и взялся крутить цигарку, продолжив рассуждать:

– Значит дело не в генеральском сословии, а в человеческой его натуре. И революция эта – пустая затея. Людей надобно правильных и верных на власть ставить. И вся недолга! Тогда и государство будет расти, и народ безбедно плодиться! Вот Александр Третий, смотри, железную дорогу через всю Сибирь до моря отстроил, ни с кем не воевал, народу давал дышать. Опять же Сибирь взялся заселять людями из мест, где густо с народцем-то русским, а землицы недостает. Давеча был в Иркутске: вокзал-то, какой отстроили! Любо-дорого-богато! А еще сказывали, что и в Слюдянке вокзал из мрамора белого подняли – красота! Такого вот правителя иметь – без бед можно жить! Не зря ж ему памятник в Иркутске большой сурьезный поставили.

− Ой, Сила, мелешь! Большаки уж снесли сей монумент! Сказывают, закопали батюшку-царя в чаще лесной, чтоб никто не нашел. Знать поперек горла встал им Александр Миротворец, − с недоверием к сказанному вставил слово въедливый Кондратий с дальней улицы, поглядывая с прищуром через махорочный дым на беседующих.

− Прям ты Цицерон! Все знашь!

− Че, это ты меня обозвал цикатухой какой, что ли?

– Ой, уймись! Откуда знашь-то про генерала? – с раздражением высказался и отец Якова Мартын Астахов и зыркнул на Кондратия, чтобы тот угомонился.

– Дак под вечер к кузне подъехало на конях до десятка казаков, многие в чинах. Даже генерал был среди них в очечках, а с ними санки с гробом. Домовина укрыта рогожкой и флагом российским. Давай офицерá пытать кузнеца Ивана Стрельцова, чтобы починил санки: что-то там надломилось в крепеже. Так пока чинили, я с казаками выкурил цигарку, да и потолковал. Так мне порассказали много чего служивые, ‒ правда и табачок почти весь из меня вытянули.

– И что тебе старому они порассказали-то?

– Генерал Каппель, – главный у них командир, провалился под лед на реке, когда в отступе шли от Красноярска, да ноги то и обморозил, – пришлось обрезать: гангрена пошла, а проще сказать, − гнить зачинает тело.

Силантий хлопнул по деревянной культе вместо ноги, потерянной под Мукденом:

– Я-то знаю, каково это попасть под нож эскулапа-изверга в полевом-то лазарете, когда пилой наживую режут плоть. Эта мука такова, что сам просишься побыстрее помереть, чтобы хоть так от боли адовой избавиться. Многие солдатики только от вида этакой операции падали без чувства. Належался я в лазарете…, ‒ такого братцы насмотрелся.