Она покачала головой.

– Я не хочу, чтобы ты хоть сколько-нибудь была на них похожа.

– Значит, если нас все-таки поймают, храмовникам не придется меня стричь, – с усмешкой ответила она, тряхнула головой и направилась в кухню.

Волчок подумал немного, поднялся и пошел за ней. Она отреза́ла кусок от каравая, стоя к нему спиной, и он осторожно взял ее за плечи обеими руками.

– Я не хотел тебя обидеть.

– Я знаю, – ответила она, и нож замер в ее руке.

Волчок нагнулся и поцеловал короткие, торчавшие в стороны прядки у нее на затылке.

– Можно я буду называть вас просто Волче, без отчества? – спросила она тихо, все еще не шевелясь.

– Конечно.

– Тетушка Любица сказала, что теперь вы у отца попросите моей руки. Правда?

– Попрошу.

– Только не думайте, что в нашем доме все будет по-вашему.

Волчок рассмеялся потихоньку и спросил:

– Это тебе тоже мамонька подсказала?

– Да.

– В нашем доме все будет по-моему. – Он снова поцеловал ее в затылок, ощущая, как счастье накрывает его волной, обрывается дыхание и голова идет кругом. Спаска не двигалась, так и застыла с ножом в руке, не дорезав хлеб.

И тут Волчок подумал, что они одни сейчас в трактире, дверь заперта на засов – кровь бросилась в голову, щекам стало горячо до боли. Он повернул Спаску к себе – она не сопротивлялась, смотрела на него снизу вверх чуть испуганно, но глаза ее блестели, губы приоткрылись, она дышала очень тихо и часто: затянутая лифом грудь приподнималась и опадала, и Волчок поспешил отвести взгляд. Он обнял Спаску только для того, чтобы не смотреть вниз, на молочно-белую кожу в вырезе лифа. И чувствовал в руках легкую ее дрожь и жар ее дыхания на своей груди, без труда пробивавшийся сквозь тонкую рубаху.

– Пусть в нашем доме все будет по-вашему, – прошептала она горячо.

Он пригладил ее волосы на затылке, провел ладонью по щеке, но тут же отдернул руку, боясь поцарапать нежную кожу, а Спаска прижалась лицом к его груди так крепко, так трогательно…

– Можно я тоже обниму вас? – спросила она тихо.

– Да, – ответил он.

– Мамонька сказала, что вы от этого будете мучиться…

Она положила руки ему на плечи – едва коснулась их пальцами.

– Нет. Если я и буду мучиться, то не от этого.

– А от чего?

Он не стал говорить ни об остриженных волосах, ни о тяжелых башмаках, ни о том, что доведет ее до замка и оставит там на попечение Славуша и Чернокнижника… Пока она стояла рядом с ним, пока Волчок обнимал ее, он чувствовал, что она в безопасности. Ее робкие ласки, осторожные прикосновения, полные нежности и целомудрия, и распаляли его, и умиляли – он привык к доступности женщин, которые и ласки-то зачастую не требовали, и объятья невинной девушки показались ему желанней и слаще самых откровенных и грубых наслаждений.

Мамонька расплакалась, увидев обрезанную косу, и едва не кинулась на Волчка с кулаками.

– Мамонька, это не он! – вскрикнула Спаска, бросаясь ей на шею. – Я сама, он даже не знал!

– Вот помалкивал бы про шапку, ей бы и в голову не пришло… – прошипела мамонька, глядя на Волчка. Он не стал оправдываться.

А потом она усадила Спаску на табуретку посреди кухни, наточила ножницы и начала ровнять волосы красивым полукругом. Волчок заикнулся, что в деревне мальчиков стригут не так, но мамонька замахнулась на него ножницами и велела заткнуться.

– Мало она сама себя изуродовала, ты еще добавить хочешь? Мальчиков что, каждую неделю стригут? Пусть будет будто отросли волосы… – Мамонька снова всхлипнула.

И, конечно, получилось не так, как у деревенских мальчиков, а скорей как у отпрысков городской знати – ровно, волосок к волоску, длинновато и… красиво.