– Нет. Я просто говорю, что там крысы.

Крысы разбежались, когда Славуш пошел по ступеням вниз.

Лестница вела к низкой двери, больше похожей на лаз, снаружи ее прикрывали два огромных валуна, а сразу за ними начиналась трясина. В черной маслянистой воде отражалось зарево пожаров в замке, и от этого ледяной холод болота казался еще холодней. Но Славуш без трепета шагнул в воду.

– Не бойся, здесь не глубоко, даже ноги не промочим.

И в самом деле – под тоненькой пленкой воды прятались деревянные мостки, не широкие, но вполне надежные. Правда, шли по ним недолго – лишь миновали топкое место.

– Темно-то как… – проворчал Славуш, остановившись на краю мостков. – Вешек не видно.

– А куда нам надо? – спросила Спаска.

– Сначала на восток, а потом к северу, на Лысую горку. Там есть землянки, можно прожить несколько дней.

Нет, вешек Спаска тоже не видела, но чувствовала дрожь болота и могла безошибочно сказать, где твердая тропа, а где опасная топь.

– Пойдем. Я знаю, как идти, – сказала она и потянула Славуша вперед.

В темноте голос болота слышался особенно отчетливо: оно радовалось новым жертвам, и в замке, и на подступах к его стенам. Ему было все равно, кто победит.

Три дня в сырой землянке тянулись бесконечно долго. Славуш совсем не умел рубить дрова, и то, что ему удавалось раздобыть за несколько часов, сгорало за четверть часа, не прибавляя тепла, но наполняя землянку дымом. Спаска не жаловалась, грызла сладкую репку и вяленые рыбные балыки, прихваченные Славушем из замка, и пила дождевую воду. В деревне к концу зимы и вяленая рыба была роскошью… Без бабы Павы кукла ее не занимала, сидела в углу на пустом топчане и смотрела на Спаску круглыми глазами. Гораздо больше Спаске нравилось, когда Славуш учил ее арифметике или читал сказки из книги, очень старой, еще напечатанной на бумаге. Но Славуш упорно спускался с Лысой горки в лесок и добывал топливо для круглой чугунной печки, не державшей тепла. Спаска пробовала сама читать сказки, но окошки, затянутые пузырем, были под самым потолком и давали очень мало света, а мелкие, едва заметные буквы на пожелтевшей бумаге разбирать было трудно.

Выходить наружу Спаска не любила. Лысая горка – широкий пологий холм – лежала у подножья Змеючьего гребня: черные скалы, кое-где поросшие лесом, поднимались над болотами и должны были манить сухой травой, крепкими деревьями, цеплявшимися за камни, густым кустарником, какой не часто встретишь даже в лесу. Но Спаске мерещились стоны среди гулких камней, и бродили по Змеючьему гребню тени, особенно заметные в дождливые сумерки, а в глубоких впадинах, поросших сырым почерневшим папоротником, дремало нечто… Дремало и дышало ядовитым смрадом, кишело крысами и плевалось блохами.

– Славуш, а почему ты не рубишь дрова наверху? Там ведь суше… – как-то раз спросила Спаска.

– На Змеючий гребень ходить нельзя.

– Почему?

– Там… В общем, это нехорошее место, туда никто не ходит. Туда нельзя ходить. – Он с особенным нажимом сказал «нельзя».

И Спаска поверила. Туда нельзя ходить, чтобы не разбудить спящее нечто…

Отец пришел на закате третьего дня – без плаща, с мокрыми ногами. От него пахло гарью, красные глаза слезились, и лицо было обожженным и чуть припухшим.

– Сын-Ивич, какого злого духа тут такая холодина? – начал отец с порога. Теперь он называл Славуша не иначе как «сын-Ивич», с особенной издевкой добавляя это «сын». – И где я буду сушить сапоги?

– Змай, все сырое кругом… Нечем топить, – виновато ответил Славуш.

Отец вздохнул со стоном и сказал только: