Мессии на алом кресте,
Колонн голубых канелюры,
Луга золотых орхидей,
Твердынь грозовых амбразуры
И радуги пестрых цепей, —
Державному нищему нужны
В очей ненасытливый трюм:
Без них он, калека недужный,
Как сокол в неволе, угрюм!
II
Вот, вот он, синий, синий, синий,
Слегка колышимый ковер,
Разостлан до незримых линий,
Что отуманивают взор!
Лишь слева пояс пурпуровый,
Из глины низкая коса,
Врывается стрелой суровой
В лазоревые чудеса,
Да в синей чаше серебристой
Струей влюбленная камса
Кипит и блещет, как монисто,
Как лунной пряжи полоса,
И серебристая чуларка
Фонтаном плещется вокруг,
Но ни одна рыбачья барка
Не простирает смертный круг.
Зато, о Боже, снег крылатый,
Вихрясь на миллионах крыл,
Оставил синие палаты
И всё подоблачье покрыл;
Зато, о Боже, покрывало
Легло на свежую лазурь
И мерно в волнах колыхалось,
Как незастывшая глазурь;
Зато, о Боже, диадемы
Ты обронил из чайных роз,
Цветочной пылию Эдема
Покрылся голубой наркоз!
III
Нет, не покрывало Божье
И не блестки диадем,
Не снежинки синю ложу
Попадаются в ярем:
То крылатой, хищной братьи
Распростерлись тенета,
То последнее объятье
Пред потерей живота.
Острокрылые могилки,
Двухклинковый ятаган,
Альционы, звонокрылки,
Черноперистый баклан
Завихрились, запрудили
Бирюзовы небеса
Бриллиантовою пылью,
Как метелиц волоса.
Сколько их! Считай-ка звезды,
И червонный колосок,
И усопших на погосте,
И зыбящийся песок!
Ах, с алчбою человечьей
Альционы в серебро
Погружаются по плечи,
И священное нутро,
Цель разбойничьих крылений,
Цель, быть может, и всего,
Туком дышащих мгновений
Наполняется легко!
IV
Не подобен ли белым пиратам
Необъятный Создателя мир,
И не правит ли туком проклятым
Мирозданье нелепейший пир,
И не мне ли назначен символом
Альбатрос, проглотивший кефаль,
Что трепещет в кишечнике голом,
Альбатрос, уносящийся вдаль;
И не я ли в груди, как Везувий,
Создают от тоски и огня;
И не я ли в искривленном клюве
Уношу золотое агня;
И не я ли всю рать альционов,
И сребристую в волнах камсу,
И земных и забережных тронов
Драгоценности в гроб унесу;
И не я ли, как хищник вселенной,
Поглощаю из края и в край
И прошедший, и мир нерожденный,
И крылатыми созданный рай,
Поглощаю в грязи у дороги,
Ненасытный, голодный всегда,
Но уж насмерть усталые ноги
Не расправит иллюзий узда!
17–18 февраля
Феодосия
Верста придорожная
Один, как верста придорожная,
Стою я в краю гололедицы,
Но жизнь мне постыла острожная
И ласки седые метелицы,
Но песнь надоела мне горькая
Плетущихся мимо острожников,
И жду не дождуся лишь зорьки я, —
Забыл меня, бедного, Боженька!..
Настанет весна, это знаю я,
Приходит нередко болезная,
Зачем-то душою оттаю я,
Польется и песнь безнадежная!
Ах, сколько допето напраслины
Над миром, холодным покойничком!
Ах, сколько в игольчатом паслене
Сожгло мотыльков моих солнышко!
Не лучше ль забиться мне в петлице,
Как окунь, висящий на удочке,
Не лучше ли Деве-Метелице
Навеки склониться на грудочки?!
19 февраля
Феодосия
Ризы
Кольцо яремное на шею не ложится
Тому, кого Господь по странному капризу
Одел уже с утра в серебряную ризу.
Пускай он навсегда израненная птица:
Ему печали явь сокроют занавески
Лазоревых небес и слова арабески.
И даже под бичом надсмотрщиков тюремных,
И даже на дыбу, без чести и без шлема,
Ему не изменить видение Эдема.
Вся грязь вселенной, весь позор деяний темных
Не захлестнут лазурь и не повергнут вниз
Ушедшего туда в мерцаньи Божьих риз!
19 февраля
Феодосия
Облаками крылящий
I
Себе я дважды, трижды первый,
Себе я Альфа и Омега,
Хотя мои больные нервы
Готова черная телега
Везти на краюшек могилы,
Где смерти ящик шутовской,
Встряхнув расползшиеся жилы,
Опустят в яму на покой!
Пустое! Уж не раз на донце
Я опускался почему-то,