В поэта без песен
Поверишь под солнцем,
Поверишь, что по сту
Дней жизни у власти,
Что служат погосту
Линючие масти
И белых и красных,
Что партий злосчастных
Царит чехарда
Уже навсегда.
Мне тошно на лица
Глядеть меловые,
Мне ближе мокрица,
В цветы плесневые
Впустившая сяжки:
Ей менее тяжкий
Назначен был рок,
И тот же в ней прок!
Мне каплею чистой
Хотелось бы с крыши
На снег бархатистый
Сбегать, или выше,
Как хохот вороний,
Чрез грязные тучи
Я без церемоний
Взносился бы лучше.
Трещат пулеметы,
Гудят трехдюймовки,
Но хриплые ноты
Вороны-воровки
Покрыли их вмиг,
Как скрежет вериг:
Кра-кра! Это зря!
Убили царя!
20 ноября
Утром
Полдня во сне, полдня я сны
Здесь воплощаю
И прежней крыльев белизны
Готовлю к раю.
А если корни иногда
Хотят расти,
Я подсекаю им всегда
К земле пути.
Теперь Голгофы и Синаи
Превзойдены,
Мессии с дочерьми Данаи
Осуждены.
Последний Ангел на земле
Спит в кущах роз,
В его окрепнувшем крыле
Его Гипноз.
Он в келье жесткую постель
Как трон избрал,
Он в сновидениях – свирель,
Зари коралл.
Он в сновиденьях властелин
И там и здесь,
И мир ему, как пластилин,
Покорен весь.
Он в сновиденьях «да» и «нет»
Речет – и прав,
И свято бережет весь свет
Его устав.
А что дано мне наяву?
Порассуди.
Накрой мне простыней главу —
И не буди!
2 декабря
Больной соловушка
Ни мысли, ни чувства, ни песен,
А всё же тревожно внутри,
И мир нестерпимо так тесен,
Что гаснут в чаду алтари.
Ни слов, ни желаний, ни долга,
А всё же свершенье манит,
И тянет настойчиво, долго
Авзонии синий магнит.
Ни веры, ни таинств, ни мифа,
А всё же с тревогою ждешь
И веришь, что с крыл Иппогрифа
Не спрыгнет тифозная вошь.
Бесформенны, негармоничны
Случайные эти стихи,
Соловушка ведь я темничный,
В неволе потухли верхи.
Пою ж я еще по обету
Соузнице бедной своей
За глаз ее чистых планету,
За ласковый слова ручей.
Когда же исполню ex-voto,
Замерзну, паду на шипы,
И Кто-то простит мне за Что-то,
Что жалко я пел на цепи,
Что не был я только Гафиза
Ликующим в ночь соловьем,
Что часто мы с Розой-Маркизой
Скорбели о мире вдвоем.
16 декабря
Чудо
Со всех сторон нависли грозно
Неодолимые напасти,
Но на душе апофеозно
Нетленные бушуют страсти.
Пылает тело в лихорадки
Объятьях снова третий день,
Но голос мой трагично-сладкий
Защитную рождает сень
Из высохшего бурелома,
Из роз, увянувших давно,
И блеск разбитого шелома
Вселенной озаряет дно,
И меч блестит в воскресшей длани,
Как людям возвращенный рай,
Когда в конурку ты в стакане
Приносишь мне душистый чай,
И белые порхают ручки
Твои, мешая сахар в нем,
И очи из-под кудрей тучки
Горят встревоженным огнем,
Когда с испугом, вопрошая,
Ты говоришь мне: Come stai?
И, как с амврозьей кубок мая,
Я пью из рук твоих свой чай
И, приподнявшись на постели,
Гляжу, как паладин небес;
Sant’Jago сам из Campostell’ы
Таких не видывал чудес.
16 декабря
Последние
Люблю я церковные своды,
Торжественный, древний обряд,
Мистических фресок разводы
И клира широкий наряд.
Люблю я склоненных коленей
Смиренную веру в Ничто,
Ритмичные всплески молений,
Сознанье, что жизнь – «не то»,
Что души из нас, пилигримы,
Оставя земной Вавилон,
Как радужные серафимы,
Влетят в лучезарный Сион.
И пафос люблю я трагичный
Из ниши сверкающих труб,
И в раке своей мозаичной
Святителя дремлющий труп.
Люблю и любил, но без веры,
Когда я был молод и глуп,
Когда мне казалось, что шхеры
Оставит познания шлюп.
Теперь он разбился о скалы,
А я, беспомощен и наг,
Пою вековые хоралы,
Обрывки завещанных саг.
А завтра, хотя б опустели
Прохладные, темные нефы
И фрески Беато из келий
Содрали Аттиловы шефы,
К последнему старому ксендзу
Приду я в забытый алтарь,
Где дискоса с гостией солнце,
Где распятый Эроса Царь,
Приду и с кадильницей буду
Склоняться вокруг алтаря,