Пахло овечьей шерстью, смолой и потом. Иногда проплывал тонкий аромат розовой воды. Наконец безошибочно узнаваемый запах кофе заставил всех просиять. Этот призыв донесся из столовой, и разговор под низким потолком оживился. Все это напоминало вороний тинг[1].

– Если невеста уже одета, может, нам будет позволено войти в столовую? – крикнул кто-то за дверью.

– Еще не пора!

Сара Сусанне сидела за ширмой в окружении сестер и Ханны. Подвенечное платье было подарком от Арнольдуса. Семейное подвенечное платье, привезенное в холщовом мешке из усадьбы Линдов, ей не подошло. Она оказалась слишком маленькой и хрупкой и выглядела в нем несчастной девочкой. А вот на Марен то старое семейное платье в свое время сидело как влитое. Платье, которое теперь надели на Сару Сусанне, было сшито по последней моде портнихой из Страндстедета. Из тяжелого черного блестящего шелка, купленного в Бергене. Облегающий лиф, юбка в глубокую складку, широкие рукава с буфами и кружева на груди. Швы на рукавах раздражали кожу. Сара Сусанне чувствовала это и тут же об этом забывала.

Мать кружила вокруг Сары Сусанне и настаивала, чтобы она надела камею, хранившуюся в семье для подобных случаев. Ханна же считала, что слишком толстая игла камеи испортит шелк.

– Что ж, будем хранить ее и никогда никому не показывать, – вздохнула мать. – Деточка моя, ты сегодня прелестна, – прибавила она и приложила к глазам платок.

Брошь все-таки прикололи, и Ханна пожала плечами. Длинная семейная фата давно уже перестала быть белой и напоминала старый документ, извлеченный из купеческого сундука. По обычаю ее венчал миртовый венок. Мать постаралась и опустошила все цветочные горшки, что стояли у них дома. Венок, к которому изнутри была прикреплена фата, никак не хотел держаться на голове.

– Прикрепите его получше, – попросила Сара Сусанне. Она позволила надеть на себя платье и расправить складки. Позволила расчесать себе волосы, завить и заплести косы. Позволила натянуть на себя три нижние юбки. Позволила им смеяться, не принимая участия в их веселье. Когда ей сказали, что она может встать, она встала. Когда попросили сесть, она снова села.

Юханнес произнес «да» не заикаясь. Впрочем, «да» – короткое слово. Это многим пришло в голову, пока молодые стояли перед алтарем. Молодожены и их родные приплыли в церковь на парусном судне. На нем развевался флаг, оно было украшено ветками можжевельника и фонариками и шло первым. За ним следовала армада больших и малых карбасов и лодок – всех, какие были на плаву. У мостков и причалов на Офферсёе сразу стало тесно.

Один парень так рвался посмотреть на последний фейерверк, что упал в воду. На то, чтобы вытащить из ледяной воды стучащего зубами бедолагу, ушло время. Под крики и смех его отправили прямиком в поварню, чтобы он там оттаял. Тем временем дым от фейерверка развеялся. А сороки и вороны на заснеженных рябинах и под навесом крыши успели успокоиться.

Юханнес повторил доставку невесты домой точно как в первый раз. Он поднял ее на руки и покружил, словно хотел показать всем гостям. Потом прижал к себе и пошел к дому, не отрывая глаз от заснеженной дороги. Ее занесло, пока они были в церкви. Из-за суеты и неразберихи работник не успел расчистить дорогу. Однако большие ступни Юханнеса служили ему снегоступами, он, как будто вброд, шел по глубокому снегу, доходившему ему до края ботфорт.

– Отпусти меня, – прошептала Сара Сусанне, поняв по его дыханию, что ему трудно идти.

Но Юханнес не обратил внимания на ее слова. Он только потерся подстриженной бородой о ее щеку и засмеялся. Низким, переливчатым смехом, который, наверное, прятал где-то в себе. Долго прятал.