И в первую ночь на Офферсёе, а значит, в последний день жизни, которая до того принадлежала только ей, она, укрывшись периной, вынуждена была признаться себе, что Юханнес ей нравится. По крайней мере, пока не пытается что-то сказать. Вынести его заикание было труднее.

Через несколько дней она привыкла к его большим рукам и ногам. Он показал ей усадьбу. Она спросила, где у них будет своя кухня, но он покачал головой и признался, что кухня у них одна. Она большая. Но это ненадолго. Ведь они скоро переедут в Хавннес.

Сара Сусанне кивнула. Поскольку Юханнес был немногословен, она тоже не говорила лишних слов.

С тех пор как он перенес ее с лодки на берег и донес до дома, она начала как будто иначе относиться к нему. Никто никогда не носил ее на руках, разве что в детстве. Он прижимал ее к себе так крепко, что она через одежду чувствовала тепло его тела. Не прибегая к хвастовству или к выпивке, чтобы набраться храбрости, он покорил ее своей силой. Даже противясь этому, она чувствовала его надежность.

– Боюсь, на свадьбе будет много рассуждений про приход-расход! – сказала Ханна однажды вечером. Они сидели в гостиной над списком гостей и решали, кого с кем посадить за столом.

– За едой не принято говорить о деньгах, – заметила Сара Сусанне.

– Увидишь, что будет, когда сойдутся Эйлерт и Юхан Бордервик.

– Но это же неприлично!

– Обычаи изменились, скоро ты сама в этом убедишься. Теперь каждый сам решает, что принято, а что – нет. Особенно мужчины, заложившие за воротник. И наша фру Крог…

Последние слова были сказаны шепотом.

Сара Сусанне не любила таких разговоров и промолчала. Но вскоре поняла, что в оценке свекрови Ханна права. Нельзя сказать, что мать Юханнеса не была к ней расположена, дело было в другом. Фру Крог обладала какой-то необъяснимой способностью в любую минуту выжать из человека, так сказать, квинтэссенцию долга. И она настолько отличалась от матери Сары Сусанне, что все правила хорошего тона, усвоенные ею дома, были словно перевернуты с ног на голову. Если мать Сары Сусанне встречала всех, кто приходил в дом, долгими разговорами о человеческой доброте и превратностях судьбы, мать Юханнеса требовала выполнения долга и соблюдения порядка.

Свадьба состоялась не между Рождеством и Новым годом, а 19 декабря. Ведь невеста была уже на месте, и все важные гости успевали приехать к этому дню. Многих из них Сара Сусанне никогда раньше не видела, однако у них с Юханнесом было и много общих родственников. Она видела всех как в тумане. Их лица казались ей чужими и неестественными. Даже сестра Иверине, которая всегда и всюду оставалась самой собой, выглядела как-то странно. Словно всем им было немного грустно, но они это скрывали, веселясь и выпивая.

Благодаря покойному Йенсу Крогу, отцу Юханнеса, который когда-то не пожалел на аукционе пятьдесят семь спесидалеров, его семья владела теперь домом рядом с церковью в Лёдингене. Там должны были наряжать невесту. Черная печь гудела, снежные хлопья липли к стеклам. У двери растаявший снег образовал небольшое озерцо вокруг высоких сапог и другой обуви, шуб и пальто из домотканого сукна. Запах сырой одежды и обуви первым встречал каждого вошедшего в дверь. Деревянные коробы с закуской, расставленные на столах вдоль стен, искушали людей своим содержимым.

Фру Крог в меховой шубе сидела возле печки, в то время как фру Линд мешалась под ногами у прислуги, пытавшейся внести порядок в эту суету и неразбериху. Время от времени они обе что-то говорили, но никто не обращал на них внимания. Фру Крог пыталась сохранить превосходство – как бы то ни было, а она, как и полагалось, уже выдала замуж всех своих дочерей, а вот фру Линд сильно от нее отстала. Наверное, именно поэтому ее голос звучал особенно дружелюбно, а глаза и весь облик свидетельствовали о готовности прийти на помощь.