Если Граф думает, что это предел, он глубоко ошибается.

Прошу его сесть на стул напротив кровати. Становлюсь к нему лицом и сбрасываю с себя плащ.

Брови Графа ползут вверх. Его шок так очевиден, что мне с трудом удается сдержать смешок, но нельзя же портить триумфальный выход.

Мне пришлось продать душу дьяволу, чтобы на ночь заполучить этот наряд. Нежно-голубой топ, расшитый бисером, с шуршащей бахромой лишь отчасти прикрывает грудь. От юбки одно название, на деле это несколько полосок темно-синей и голубой органзы, трепещущих при малейшем колебании воздуха. Возлагаю на голову чалму с полупрозрачной вуалью и ложусь на кровать набок — так, чтобы Граф видел меня во всей красе. Вот теперь, Граф, можете называть меня Шахерезадой.

— Начало осени в этом году Глеб мог бы сравнить с прыжком в колодец. Боль, шок, страх, неизвестность. Учеба, которая должна была занимать все его мысли, словно и не начиналась. Спустя неделю занятий он не мог вспомнить ни одного лица студентки или преподавателя.

Дни пролетали, как в бреду, в мрачных мыслях, воспоминаниях и попытках разобраться в себе. Едва заканчивались пары, он сбегал на улицу, промозглую, усыпанную пожухлой, мокрой листвой.

Сегодня он и вовсе прогулял универ. После короткого муторного сна, пропустив завтрак, он шел по улице так быстро, словно куда-то спешил. Моросил дождь. Ладони мерзли даже в карманах.

Вот уже неделя, как он не общался с Ланой. Принцесса, очевидно, его избегала. А Глеб не мог ей позвонить — не имел права — после всего, что натворил. А если бы позвонил, стало бы только хуже. Потому что мысли о Ксении не исчезли — наоборот, проросли глубже и теперь выворачивали душу, как корни землю.

Ксения поселилась в его голове. Просыпалась рядом с ним на узкой кровати общаги. Сидела на подоконнике, свесив босые ноги, пока он одевался. Шла за ним следом по тротуару. И ему приходилось сжимать в карманах кулаки, чтобы не обернуться, не подойти к ней, воображаемой. Он хотел бы прижать ее к себе. Так крепко, что бы тепло ее тела просочилось ему под кожу. Хотел смять ее, заткнуть поцелуем рот, искусать губы — и привкус крови теперь бы его не остановил. Глеб отчаянно нуждался в том, чтобы она стала его, до последней капли, до последнего глотка воздуха. Он жаждал этого так сильно, что не удивился, когда ноги вынесли его к дому в скандинавском стиле — тому, в котором находилась квартира Ксении.

Глеб все смотрел и смотрел на окно ее спальни и воспоминания накрывали его.

…Занавеска, вздохнув, опускается на обнаженное плечо Ксении, нежно гладит его и замирает перед тем, как соскользнуть.

…Ксения становится у него за спиной — и Глеб невольно прикрывает глаза, почувствовав невесомое прикосновение ее пальцев к своим волосам.

…Он упирается руками в стену, только что пережив придуманную близость с такой желанной женщиной.

И все четче, словно при настройке фокуса в объективе фотоаппарата, Глеб понимал, что ему делать дальше.

Это не случайность — оказаться возле ее дома именно сейчас. Не случайность, что сегодня пятница — день, когда Ксении надо ехать в Большой город. И уж точно не случайность, что он еще успевает на автобус домой — туда, где во дворе дожидается поездки синий «Поло».

Через три часа Глеб уже был на месте — слишком рано.

Согласился помочь отцу, только все валилось из рук. Уронил себе на ногу монтировку. Боли толком и не почувствовал, но воспользовался «травмой» как поводом, чтобы сбежать и не мучиться, выдавливая из себя ответы на многочисленные вопросы.

Заварил чай. Сел на подоконник с кружкой в руках так, чтобы видеть калитку. Ждал, постоянно угадывая силуэт Ксении в рисунке дождевых капель на стекле. Обнаружил, что чай давно остыл, и выплеснул его в раковину. Прошелся из угла в угол. Схватил с крючка ключи от «Поло» и выбежал под дождь.