Каскад прудов, заброшенных, ничейных

куда я прихожу порой вечерней

покрытых тиной и зелёной ряской,

и водорослей целые семейства

как бы в предчувствии ночного лицедейства

взирают на меня с опаской.

Вода и зелень – символ совершенства.

На свете нет приятнее блаженства

смотреть, как пробуждаются виденья…

Ложится темень на ночные воды,

деревьев тени водят хороводы,

в природе начинается броженье.

Каскад прудов – ПРА-образ древних капищ.

От веток ивы, как от чьих-то лапищ,

я отшатнулся. Пискнула зверюшка…

А на прудах мелькали леших тени,

кузнечик стрекотал, русалок пенье,

вдобавок квакали, как пьяные, лягушки.

И уханье какой-то странной птицы,

желающей воды с гнильцой напиться…

И чваканье, и хруст костей, и шёпот…

А светлячки весь берег запалили,

потом попрятались в бутонах стройных лилий…

…и табунов был слышен гулкий топот.

Но только утренней звезды пробьётся лучик,

ночных мистерий мир тотчас отключат.

В каскаде – пруд один, очищенный от тины.

В нём отразится свод небес лазурный,

он нам дороже прелестей гламурных.

Сменяют шабаш мирные картины.

Зажглись на солнце купола церквушки местной,

лазурь и золото бал правят повсеместно.

Легка дорога к храму и светла.

Святой источник Преподобной Анны

в меня вольёт бальзам небесной манны,

и продолжается игра добра и зла.

Вздыхая, лежит предо мною,

сыпучее тело пустыни.

Горячей тоскою земною

насытилось сердце

и стынет…

И видит

орлов в небе, властно

парящих злым символом дальним,

горячую вязкую массу

на лоне природы бескрайнем.

И только кустарник колючий

по желтому катится пласту,

терзаемый силой сыпучей,

вливается в желтую массу.

Так жили народы такыров.

Сердца их крутого закала

днем солнце, как в тигле, калило,

а ночью луна остужала.

Порою сумеречной, росной —

природой русской заарканен —

я выхожу на берег плеса,

посеребренного в тумане.

Передо мной разверзлась вечность.

Окутан дымкой серебристой,

меня в лицо целует вечер,

такой пронзительный и чистый.

Здесь обозначена примета

дробящих воздух междометий.

На стыке музыки и света,

на рубеже тысячелетий.

Всего лишь три грядки клубнички,

но как замирает твой взор,

когда заплетая косички,

ты розовый видишь узор.

Всего лишь две сотки картошки.

Соцветие белых цветов,

зеленое море горошка

усталости снимут покров

с лица, обрамленного чернью

с рыжцой бархатистых волос.

…И лишь соловьиное пенье

под лязги железных колес,

и лишь волшебство огорода

в потоке бессмысленном струй,

и лишь равнодушной природы

нечаянный вдруг поцелуй.

Отрешусь и зароюсь

в сумрак улиц хмельной,

где ночною порою

я бродил под луной.

Воздух резкий был чистый,

абрис дыма вдали,

и слегка серебристый

шел парок от земли.

И ночная прохлада

в купах сонных дерев…

Сердце вскрикнет надсадно,

в небо выплеснув гнев:

«Где в заоблачных парках

отыщу я ваш след,

этот теплый, неяркий,

искупительный свет?»

Вот и закончились сказки.

Отголосила гроза.

Желто-багровые краски

кружатся в сумраке вязком,

неба надорваны связки

и голосуют вновь за

то, чтоб сменилась погода.

Хмурая мглистая хлябь