дело приняло тот оборот,
при котором жена его как-то
разузнала, что тихо живёт
безъязыкая рядом, в сарае,
и ковры там сюжетные ткёт,
как Арахна11 иглою играя,
и отмщения верного ждёт.
Состраданьем к сестрице пылая,
мореходова смотрит жена
на сыночка. Взыграла родная
в ней кровинушка: «Будет сестра
отомщённой… Вина сюда! Ну же,
торопитесь Либера12 почтить!
Слугам к ночи готовить нам ужин!
Мясо будет, кинжал наточить
мне осталось…» И в царских палатах
так светло, ведь десятки огней
зажжены. Из супруговой хаты
удалила жена всех людей
(есть причина: особое яство
приготовила мужу она).
Тишина воцарилась, как в яслях
палестинских. Выходит, неся
золочёное блюдо, и следом
ей какая-то служка. Ножом
разрезают мясное. Отведал
мореход, похвалил. Но потом
поднимает накидку немая.
Царь кричит и хватает мечи.
– «Ну, отведал сыночка? Не мало?» —
вопрошает супруга в ночи.
– «Ах, вы фурии злобные! Стервы!» —
мореход разъярён. И на том
завершается thriller (наверно,
ясно всем, Что за царским столом
началось). То ли парок13 уроки
молодцам здесь иль просто игра
положений? Свирепствовал рок и
наслаждался резнёй до утра.
Санкт-Петербург
Если б…
«Штабы поднялись. Оборвалась торговля и труд»
(Саша Чёрный. Отступление)
Когда-то давно, когда в мире
вновь слышалось эхо войны,
я жил в коммунальной квартире
и мыл за собою полы.
Вода у нас свадебным чудом
бежала из разных кранов,
а страшное слово «посуда»
шуршало из пыльных углов.
1
Люди в квартире большой проживали,
имя моё они знали
едва ли.
Седой старичок и, признаться, милейший,
комнату справа собой заполнял.
Жену его (видом – японская гейша)
редко в квартире кто-либо встречал.
Был глуховат тот седой Филемон,
кричала на ухо, краснея, Бавкида14.
Только поэтому брак их силён,
что редко супругу он видел
и слышал. Бывает спасён Гименей
отсутствием рядом нам близких людей.
Соседями слева стала тогда
семья небольшая: она и… она.
То женщина с взрослой дочуркой.
Зиккурат15 из поникших окурков
под утро выдерживал стол.
Узоры из длинных волос
украшали занозистый пол.
2
Споры велись по ночам и научный диспут
посвящён был проблеме: «Испорченный суп
и влияние тонны природных солей на живой организм».
Организмом был я. Иногда кретинизм
позволял мне вести разговоры с соседом
о пользе футбола и прочей спортивной игры.
Сосед Филемон был по сути своей домоседом,
но при слове «Зенит»16 он сурово топорщил усы.
Далеко ль до беды?
Но, в общем, мы мирно тогда проживали,
хотя повторю: моё имя едва ли
соседи узнали.
Никто не пытался оттяпать полметра
у меня, ведь триумф оккупаций
почуять никто не хотел, вариаций
на тему войны никто бы из нас не сыграл
костями друг друга. И молью ракетной
не был бы съеден несчастный Цхинвал17,
если бы всюду соседи жили так же, как мы.
Санкт-Петербург
Баллада о господине Олафе
Ночь. Тишина. Только где-то вдали,
там, где сверкают извивы реки,
всадник стремится на чёрном коне,
складки играют волной на плаще.
Кто это мчится? То Олаф, барон.
Завтра – женитьба, торопится он.
Гости приедут на свадебный пир,
стукнутся звонко бокал и потир.
Слышишь? Какие-то в лунную ночь
звуки в долине: прекрасная дочь
лесного царя среди эльфов в глуши
танцует, смеясь. Человек, не дыши!
Увы, заманила на отсвет огня
всадника дочерь лесного царя.
– «Олаф, недавно прослышала я,
что в танце Вы – мастер. Прошу Вас, меня
за руку возьмите. Под музыку лир
станцуем мы с Вами, tritt tanzen mit mir!»18
– «Сударыня, лучше танцует сатир
двурогий, чем я. Засмеёт Вас весь мир
лесной».
– «Ах, барон, я Вам парочку шпор
вручу, каковых Вы ещё до сих пор
не видели».
– «Нет! И окончим же спор!
Танцор я негодный, мой танец не спор,
не очень изящен».
– «Я много рубах
шёлковых Вам…». – «… nicht tanzen ich mag!»