В смертном поту прикипает к лопаткам рубаха.
Я же – последний глоток, подаяние праха.
Долго – доколе омочены нёбо и губы, —
Долго – орга́н водяной – пищеводные трубы —
Слушай, как срок истекает по капле:
Cave! Cave!
Тотчас восстань, разрешая не путы, но скрепы.
Ощупью тесной – попытка побега из склепа:
Прежде – поют позвонков винтовые ступени,
После – по петелькам жил, по спине плющевидных растений,
После – НЕ вниз! и не ввысь – не имеет значенья
Слово, повитое проклятым страхом паденья —
(в воду, как в воду, откуда, власы заплетая
нежным движеньем, богиня встает з о л о т а я)
Здесь я осталю тебя. Здесь слепое кончается зренье.
Ночь переходит в рассвет; я к нему приближаться не вправе.
Ты же иди и бестрепетен будь. Покидаемый, ave!5
Ты ненадолго один: за тобою иной провожатый
Послан уже и летит в колеснице крылатой.
Мне же призывно трехгорлая лает собака.
Долгой отлучкой разгневать боюсь повелителя мрака.
1982
«Как ветки ломают – дыхание рвется…»
Как ветки ломают – дыхание рвется,
Как ствол омертвелый недобро скрипит…
А здесь, в этом долгом, холодном сиротстве,
Одно расставанье болит и болит.
И мертвый глядится в живого – и та же
Упорная мысль проступает в глазах.
Приметы мои – в муравьиной поклаже
И в жале пчелином на мертвых губах.
И голос чужой отражается в слове,
Но зеркало зрит, а смотрящийся слеп…
И время за край забегает и ловит,
И боль землянику несет в подоле.
1982
«Туман заструился в осоке болотной…»
Туман заструился в осоке болотной,
И время как ставень, прикрытый неплотно,
И паж поднимает зеленый рукав,
И бродит рожок среди звонких дубрав.
И свита за сворой сквозь заросли скачет,
И сердце на привязи рвется и плачет,
Неласковый день зарастает травой,
И конь, повернувшись, тряхнул головой.
Давай же замрем и попросим украдкой
Об осени светлой – о жалости краткой,
И в долгую зиму войдем, как в собор,
И будет нам слышен невидимый хор.
И юноша, станом подобный царю,
Сияя во мраке, идет к алтарю.
1982
«Что́, душа моя, ты в печали зряшной…»
Что́, душа моя, ты в печали зряшной
Над подругой поруганной хлопочешь?
Даже преданной быть – не слишком страшно.
Даже проданной – больно, да не очень.
И не надо ни скорби, ни укора,
Рукавом ли, крылом ли утереться…
И не больно, и выучится скоро,
И не больно, и можно притерпеться.
Только думать не хочется и верить:
Все, что вздумаешь, станет исполняться.
Лучше имя выпытывать у зверя.
Лучше слова от мертвых дожидаться.
1982
«…И в памяти (в беспамятстве: во мраке)…»
…И в памяти (в беспамятстве: во мраке)
Горит одна неконченная мысль,
И к ней слова, как бабочки, слетают
Про все: про опрокинутый светильник,
Про долгий путь до солнечного дома
И (Господи, прости мне) – и про то,
Чего приметы бледность, грусть и слезы…
1982
Разрыв
I
сегодня
увижу тебя и пройду мимо
после
уже никогда не увижу
потом пойму
что тебя уже нет с нами
разве я оставлю тебя?
у ног твоих сяду молча
терпеливей собаки
остроухой глиняной верность так верность
II
Я не знаю вас.
Я никогда не знал вас.
Он отвернулся.
а ты все еще тянешь руки
все еще лепечешь
здравствуй люблю что с тобой ничего не слышно
1982
Вигилия вторая
Во мраке – костры и нестройные крики:
Пируют и пряности в кубки кладут…
«А ты здесь зачем? » – Я зову Эвридику.
Пусть мне Эвридику мою отдадут.
– Найти Эвридику и дать провожатых!
Вы слышали, шваль?! – приказали в ночи.
И тотчас встает – шестиногий, косматый,
Но память мне руку сжимает: молчи!
«Ну, точно! Вон там, у реки, погляди-ка, —