В лужи дома опрокинули крыши.
Шпили легли поперёк мостовых.
Стали рассветы над городом тише,
Кутая город в туманах седых.
Падают листья в осеннем стриптизе,
Как обелиски – деревья стоят.
Промокшие голуби на карнизе
Главного Штаба сидят.
1968 г.
«Снова листья осыпала осень…»
Снова листья осыпала осень,
На ветрах накатавшись всласть.
Вдруг зачем-то ударилась оземь
И дождями косыми зашлась.
По асфальту, по крышам, по стёклам
Разрыдавшись, размазала слезь
И под небом холодным и блёклым
Город съёжился, скрючился весь.
Мне по духу её причуды:
Круговерть листопада и тут —
Облака, как с поклажей верблюды,
По осенним пустыням бредут.
1969 г.
«Ты спроси у коренного ленинградца…»
Ты спроси у коренного ленинградца,
Встретившего двадцать пять здесь вёсен.
Как ему сейчас легко будет расстаться
С городом – спроси его про осень.
В каждом месте своё время года
Души чистит, как метлою двор.
Вот у нас осенняя погода
Весь дождями выметает сор.
Ленинград немыслим без тумана.
Грусть разлита в чаши площадей.
Ленинград немыслим, как ни странно,
Без осенних, полных хмари дней.
Деревья все усеяны слезами,
Пожухшие листы на мостовой.
Смотришь на всё грустными глазами.
Где души утраченный покой?
Мечешься, как пойманная птица,
Бьёшься в клетке крыльями ночей,
А заснёшь – тревожное всё снится,
Будто нет ни окон, ни дверей.
И пока с души не счистишь грязи,
Не вдохнёшь всей чистоты снегов,
Будешь, словно конь у коновязи,
У своих сомнений и грехов.
В осени, как в самом лучшем душе,
Мы смываем хмарь с себя и гниль.
В осени мы чистим свои души,
Как корабль в доке чистит киль!
1969 г.
Валентина
Тина-тина, тамбурина!
Повторяет он невнятно —
Валентина, Валентина —
Одно слово многократно.
В цирке в купол —
Мотоцикл: шёпот, ропот.
Лица бледные у кукол
И мотора дикий хохот.
Этот парень крутит ловко —
Страх ползёт с партера в ложи.
Но зачем он снял страховку?
Жутко, аж мороз по коже.
Барабаны бьют тревожно
И о рёбра сердце бьётся.
Это просто невозможно!
Неужели разобьётся?
Тина-тина, тамбурина!
Пропасть скалит свои зубы.
Валентина, Валентина
Горечь обжигает губы.
Даже сытые матроны
Не найдут от страха места,
Но прорвавшийся сквозь стоны
Чей-то голос: «Жарь, маэстро!»
В петле мёртвой крутит чёртом,
Пальцы впились в плюш диванов,
Кровь застыла по аортам,
Дробь сухая барабанов.
Вот вираж, он на манеже,
Многогрудный слышен вздох,
Сердце бьётся реже, реже
– Ох!
Он идёт, взята вершина,
И толпа ликует дружно.
Валентина, Валентина,
Как и прежде – равнодушна.
1969 г.
«Под талым снегом всходят вёсны…»
Под талым снегом всходят вёсны
В кипени вешних вод.
Полощет розовые дёсны
У горизонта небосвод!
И солнечной напившись браги
В хмельном бреду лежат поля.
Как кубки – полные овраги
И пьяно гнутся тополя!
Косой уже не вяжет стёжки,
Вскочив с постели поутру.
На ветках верб звенят серёжки,
Как колокольцы на ветру.
Весна наполнила желанием,
Пришла любовь, как стаял снег.
И вот спешат все на свидание —
Последний червь и человек.
1969 г.
«Слышишь? – Губы мои стонут…»
Слышишь? – Губы мои стонут,
Тело, словно, ртуть!
Твоих глаз бездонный омут
Манит к себе – жуть!
На коралловые рифы
Твоих жарких губ
Брошусь яростно, как скифы,
Буду рьян и груб.
И в объятьях, как в метели,
Я готов пропасть!
Лишь бы только быть у цели,
Утоляя страсть.
1969 г.
«Ты красива, хотя не без изъяна…»
Ты красива, хотя не без изъяна.
Что изъян? – Ведь мне не продавать.
Раз моя душа восторгом пьяна,
Я имею право целовать
Эти руки, губы и иное —
Всё, о чем умалчивает бард.
Пусть об этом знают только трое:
Ты и я, ну и конечно март!
Мне плевать, что кто-то твои плечи
Обнимал, как ветер паруса.
Раз твои глаза горят, как свечи,
Всё былое – в прошлом полоса.
И пускай, как струи водопада,