Когда-то Пушкин в стихотворении «Осень (отрывок)» описал сомнамбулическое состояние своей души поздней осенью в своём деревенском Болдине. Греясь у огня в печи, после чтения и раздумий внезапно и вдруг он ощущал в себе смутное воображение, волнение и творческий порыв. И тогда рождались у него вдохновенные строки стихов. Например, такие:


Х

И забываю мир – и в сладкой тишине
Я сладко усыплён моим воображеньем,
И пробуждается поэзия во мне:
Душа стесняется лирическим волненьем,
Трепещет и звучит, и ищет, как во сне,
Излиться наконец свободным проявленьем —
И тут ко мне идёт незримый рой гостей,
Знакомцы давние, плоды мечты моей.

XI

И мысли в голове волнуются в отваге,
И рифмы лёгкие навстречу им бегут.
И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,
Минута – и стихи свободно потекут.
(Пушкин А.С. Соч. в трёх томах. – Т. 1.-М.: Худож. лит., 1985.. – С. 522)

И если у классика в поэзии возможно рождение стихов в душе – как её пробуждение, как посещение желанных гостей в виде образов, символов, мыслей, которые в душе свободно общаются, ведут себя непринуждённо, то почему это же невозможно у поэта незнаменитого? И как писал в своё время шотландский поэт Роберт Бёрнс, «знатная леди и Джуди О'Греди пред Богом равны». Марина Глебова свои сомнения и противоречивость своего поэтического поиска прекрасно описала в стихотворении «Каскадом слов – печатью и печалью…» В нём дана аналитика погружения поэта в своё сознание, открытия в нём скрытых сил. Такой процесс и означает доведение поэтического напряжения, или «поэтического зуда», до его результата – сотворения стихов. Он подобен гулу в недрах вулкана, который в конце концов разрешается извержением слов и мыслей в стихах.

Каскадом слов – печатью и печалью —
То очарована, то загнана в тупик.
Давным-давно: в преддверии, в начале
Невнятность мой царапнула язык.
Слова стояли жалкою толпой,
Как нищие у царственного гроба,
И причитали, причиняя боль,
И требовали милости и крова.
Уйти бы прочь, пока сходило с рук
Невежество. Но капелька отравы
Уже сковала мышцы и суставы
И до предела обострила слух.
В какой-то миг я различила звук
И паузу. Нет – брешь. Нет – интервал биенья.
Я слушала до головокруженья,
А голоса сплетались, как растенья,
И всё плотней за мной смыкали круг.
…Условность – приближение зимы.
Но за ночь безмятежной пасторалью
Она вспорхнёт на голые холмы,
Украсив их тончайшею вуалью —
Так звуки собираются в слова:
Нечаянно, негаданно, нежданно,
А там – землетрясение, обвал,
А там – мольба и вскрик последний: – Мама!
И потекло… каскад, Гвадалквивир,
Кровавый след, размытый до виденья.
Разбилась я, но ведь и ты в крови,
Поэзия, мой камень преткновенья.
(33 стихотворения, с. 19–20.)

Состояние душ и Пушкина, и Глебовой в процессе поэтического творчества схоже. Они находятся как бы в полусне, перед ними теснятся слова: у Пушкина они – гости, у Глебовой – «нищие у царственного гроба». Пушкин легко находит «рифмы лёгкие», Глебова слушает в душе рифмы, бреши, «интервал биенья» сердца и ума. У Пушкина рождается отвага ума, у Глебовой – неожиданное превращение звуков в слова. А сам процесс стихосложения у обоих поэтов напоминает поток реки, у Марины Глебовой – даже каскад, течение с препятствиями, оставляющее кровавый след в душе. (Известно, что река Гвадалквивир загрязнена и имеет в некоторых местах своего течения красноватый цвет.) Но это не создание потока слов как болтовни. Это сотворение упорядоченной гармонии из слов, образов, символов и мыслей. Гармонии, которая до поэтического её выражения была разделена на отдельные части, а после их объединения выступает уже как более высокое и богатое образование. Поэт творит из того, что лишь намечено в виде зачатков, творит живую гармонию человеческого духа. Он выступает в творчестве как своего рода «математик духа»: своим воображением из ничего создаёт мир своей души и выражает его в виде целостного мира духа человека вообще.