Лицо незнакомца стало совсем несчастным. Значит, не ошибся Джексенбе. У степняка глаз острый: увидел – запомнил. Тем более такую редкостную птицу – учёного киргиза в русской военной форме. Переодетый офицер не пытался возражать, не спорил, не грозил, только спросил, еле шевеля губами:

– И что ты собираешься со мной делать?

Волхв вздохнул и улыбнулся:

– Кормить тебя буду. Тебе силу набирать надо, – взяв полную миску каши, оставленной специально для раненого, волхв подошёл к понурившемуся парню, сунул в руки: – Как звать-то тебя?

– Алимбай, – ответил тот машинально, думая о своём, потом взглянул на спасителя и, увидев его ухмылку, нехотя поправился: – Чокан.

Одобрительно кивнув, Баюр тоже представился. Пока парень ел, он разговора не заводил, только искоса поглядывал. Да. Воспитание. Избитый и голодный, в заляпанном халате, а с простым кочевником нипочём не спутаешь. Не чавкнет, не рыгнёт, рукавом не утрётся. Когда ложка заскребла по дну миски, волхв спросил:

– Чего они от тебя хотели? Ты ж беден, как церковная крыса. Издалека видно.

– Вы их прогнали?

– Убили парочку, третий ускакал. Гад.

Чокан опустил руку, крутя в ней пустую ложку, задумчиво уставился в огонь. Потом, видно, решил, что глупо скрывать малое, когда большое раскрыто:

– Они узнали меня. Видели в прошлом году возле Ташкента. Как их сюда занесло? Степь большая, а пути-дороги сходятся. Это меня и беспокоит, – потом спохватился: – А сам-то ты кто?

Баюр усмехнулся. Видать, сильно тряхануло парнишку. Вышибло не только из седла, но и из равновесия. И похоже, не столько карачи тому виной, сколько учинённые им, Баюром, разоблачения. Только сейчас дошло наконец, что о случайном спасителе, раскрывшем его маскировку, он ничего не знает.

– Я человек свободный, охотник. Направлялся в Семипалатинск. Ты ведь тоже туда шёл? Если не возражаешь, могу составить компанию.

– А он? – Чокан кивнул на спящего Джексенбе.

– Мой тамыр. Что ты нёс в бреду – не слышал. Если ты спрашиваешь об этом. Однако сказал, что ты похож на русского офицера, который два года назад проезжал мимо их стоянки.

Парень стиснул зубы, помрачнел.

– Раскрывать ему или нет твоё инкогнито – будет зависеть от тебя. Но он едет только до пикета, потом обратно: перегонять скот на летовку, в горы.

– Нет, – решил после недолгого раздумья Чокан, – пусть всё останется, как есть. Похож, не похож – мало ли. Хорошенькое инкогнито, если каждый второй тебя может опознать. Для него я – Алимбай, и ты при нём зови меня так же.

– Как скажешь.

Баюр встал, прикрыл Джексенбе одеялом (ночью в горах холодновато, не простудился бы), подошёл к узкому проходу из ущелья, прислушался к окрестной тишине, потом вернулся на своё место, подбросил сучьев в костёр.

Спасённый пленник сидел молча, провожая глазами каждое его движение, о чём-то размышляя. Наконец спросил:

– У тебя в Семипалатинске семья?

– Нет. Ты не ответил на мой вопрос.

– Какой?

– Как ты себя чувствуешь?

– Погано. Как же ещё?

– Я про раны. Дай-ка погляжу, – волхв потянулся к груди Чокана, и тот не отпрянул, позволил развернуть чапан, с удивлением наблюдая, как ловко и быстро новоявленный лекарь справляется с повязками, а его руки, способные служить кувалдой, бережно подбирают какие-то пластинки. Отодвинувшись от огня, чтобы свет падал на грудь, он осторожно провёл пальцем по затянувшейся ране: «Не больно?». Чокан поёжился от щекотки и тоже посмотрел: бледно-розовый след с засохшей по краям кровью, даже синяков нет. Брови его полезли на лоб:

– И только?! Я уж думал багровый рубец останется на всю жизнь. Так огрел урод – чуть мозги не вылетели вон.