– Вы мне так и не сказали, куда меня тащите, – напомнил Чокан.

Джексенбе с удовольствием повернул разговор от опасных замыслов к привычной и понятной дорожной теме:

– Через два дня будем в Капале.

У поручика вытянулось лицо:

– Так далеко? – потом он помрачнел и решительно заявил: – В Капал мне нельзя.

– Проводим туда Джексенбе, – успокоил его волхв, – а сами поедем по безлюдью.

Впереди слева показалась красновато-сизая проплешина, за ней рваными лоскутами стелилось травяное одеяло и проваливалось в овраг, из которого слышалось журчание ручья. Баюр натянул поводья и свернул в его сторону. Спутники спокойно отреагировали на его манёвр. Пусть проверит, что там, и, не меняя направления, продолжили неспешно свой путь.

Овраг был неглубоким, поверху поросшим травой, а внизу глинистым. Тянулся он далеко и пропадал из поля зрения за очередным поворотом. Спрятаться в нём человеку, тем более лошади, было нельзя. Баюр собрался уже вернуться к приятелям, как вдруг шальная мысль остановила его. Он спешился и спустился на дно, к воде. Присел на корточки, вглядываясь в слоистую отмель. А что? Можно попробовать.

Волнообразные наплывы глины отличались цветом, переходя от карминно-красного и буро-коричневого к более светлым, вплоть до жёлтого и молочно-белого. Перед мысленным взором возникли глаза Чокана. Не раздумывая больше, он торопливо принялся ковырять камешком мягкую, как пластилин, почву. Достал из седельной сумки кусок сайгачьего мяса, выдавил подкожный жирок, старательно растёр с желтовато-матовой массой. Положил липкий сгусток на камень жизни и стал наблюдать волшебное насыщение кусочка грима энергией силы. Кинжал, который помог им освободиться из плена и который Джексенбе вернул волхву после разделки сайгака, занял своё прежнее место в голенище. Теперь он будет служить зеркалом. Преображение не заняло много времени. Да и сколько там нужно грима для век? Главное – ровненько удлинить наплыв.

Собрав волосы и заправив их под войлочную шапку, без которой ни один киргиз не выезжает в степь, он надвинул её на лоб и вскочил в седло.

Догнав своих спутников, поехал рядом, не говоря ни слова.

– Ну, что там? – повернулся к нему Джексенбе. И замер с раскрытым ртом…

Чокан, увидев его перекошенную физиономию, объехал карабаира и тоже заглянул в лицо волхва. После минутного замешательства он принялся безудержно хохотать.

– Великая сила искусства! Какая там белая ворона! Чистокровный, породистый степняк!

Между приступами смеха он умудрялся вставлять язвительные комплименты:

– Да ты настоящий лицедей! Какого актёра потеряла в тебе большая сцена!

Баюр принимал восторги зрителей невозмутимо, как восточный философ. Нахлобучка на веках была непривычна и тяжеловата, тянула вниз. Но глаза закрыть он боялся, чтобы грим (самодельный же!) не осыпался, не потрескался. Однако ради эксперимента стоило. Он попробовал, поморгал, приводя веки в движение. Ничего, держится! Жир ли тому виной или камень жизни, а может, и то и другое – спасибо им!

Остынув, Чокан внимательно осмотрел предмет насмешки и похвалил уже по-настоящему:

– Потрясающе! Вот уж не думал, что главное сомнение в твоей киргизской крови будет так легко устранить.

Зато приуныл Джексенбе. Теперь тамыра отговорить от бредовой затеи нечего и пытаться. Впрочем, и раньше надежды на это было мало. Тогда остаётся одно – помогать.

Солнце начинало припекать. Ветер не приносил прохлады, только сушил горло, и жажда всё сильнее одолевала. Всадники уже начали посматривать по сторонам, отыскивая укромное местечко для привала, чтобы вскипятить чай и сделать передышку. Наконец, глазам открылась низинка с кучкой кустарников. Выбирать особенно было не из чего, решили развести костёр возле них. Хоть какое-то прикрытие. К тому же в ложбинке, огибающей кусты, проложил себе дорожку ручей. Кони сразу припали к воде, их разморило не меньше людей.