– Да, – согласился Яков Васильевич, – смог, хоть и жестокими мерами, но мобилизовал все силы на борьбу с германцами. Кнутом и пряником. Отступать без приказа будешь – свои же заградотряды расстреляют. В глотку врагу вцепишься, наградой командование не обойдет. Сам вождь сутками напролет глаз не смыкал и народ жилы рвать заставил. Так победу ковал. Так после войны поднимал промышленность, науку и сельское хозяйство. Повыкорчевал ленинских комиссаров из власти, дал подняться многим башковитым выходцам из глубинки. И страна при его жизни встала в полный рост.

– Хочешь сказать, что он и был настоящим садовником?

– Я так думаю. И не только я, а большинство людей из моего поколения, переживших войну и послевоенное возрождение страны.

– А каково мнение другой части населения, тех, кто гнил и умирал в лагерях, бесправно мучился в ссылке? Они тоже считают его садовником, а не палачом?

– Кто-то считает, кто-то не считает. Только их было гораздо меньше тех, кто искренне поверил планам Сталина в строительство могучей и справедливой страны. Люди жили общими идеями, работали на их достижение не покладая рук. А недостатки и ошибки считали неизбежными в большом деле. Общая беда и общая победа в войне, общие усилия по одолению разрухи объединили всех. Был подъем духа народа, была и вера в государство. Такой атмосферы одной агитацией за советскую власть не создашь. Братья и сестры твои в это время высшее образование получили. Как говорится, в люди вышли. Разве не так? Значит, была возможность для подъема? Сверху заботились об этом, из Кремля.

– Наверное, ты прав. Просто я еще никак не могу до конца определиться со своими оценками прошлого и роли руководителей нашей страны. Все сомнения мучают: одни так пишут, другие – эдак. Вроде и сделан колоссальный рывок в развитии страны, как писал Черчилль: «От сохи… до атомной бомбы». Но в то же время сколько несправедливости было, доносов, репрессий? Сложно понять, где – правда, а где – передергивание фактов.

Яков Васильевич внимательно посмотрел на сына. В кончиках его бескровных и пересохших губ затеплилась едва заметная улыбка:

– Так твое-то поколение училось уже по учебникам, написанным после двадцатого съезда партии. Там напутали, как кошка пряжу. Концов не найдешь. А я все, что происходило в стране, своими глазами видел. И гнев, и милость вождей на себе испытал. Мне придумки политических писарчуков ни к чему.

Вот про период правления Хрущева скрозь гутарят «оттепель, оттепель»… А для кого она, та оттепель? Это ж при нем с крестьян сызнова жилы тянуть начали. Участки приусадебные урезали, живность и садовые деревья налогами обложили. Вместо пшеницы и ржи кукурузу заставили выращивать. Опять до голодного пайка население довели. До восстания рабочих в Новочеркасске в 1962 году. Да и поубивали возмущенный народ.

А оттепель та, как я понимаю, только для сорной породы началась. Для всяких губошлепов, никогда не живших народными заботами. Им бы только до власти добратса, до казны государственной, да трудовому люду карманы и души выворачивать. Ради этого и вся ихняя брехня про свободу совести и права человека. Не так, что ли?

– Так, так, отец! – заулыбался Валентин. – Лучшего публициста для «Правды» не найти. Только думаю, что и там без купюр подобные размышления не напечатают. Зациклятся на достижениях социалистического периода, а всю остальную мужицкую правду отрубят, как в прокрустовом ложе.

– И я кумекаю, што никто такое не напечатает и не возьмет в толк, пока не придет в Кремль настоящий сын трудового народа и не наведет порядок в нашем большом курене. Как в песне поется: «От Москвы до самых до окраин». Без этого наша сермяжная правда в Кремле никому не нужна.