– Что воин, в штанах жмёт?

Матёрая окинула Кайсая уничижительным взглядом, полупьяно ухмыляясь не понять с чего, останавливаясь прямо напротив него, думая, что ставит молодца в неудобное положение своим вызывающим видом, тем самым требуя немедленного ответа.

– Да нет, – пожал плечами бердник, выходя из задумчивости и отвечая нахалке безразличным тоном, – он у меня такой, что никакие штаны не выдержат. Рвёт любые в клочья, заколебался штопать дыры. А при тебе даже не дёргается.

И с этими словами быстрым движением скинул сапоги со штанами, спокойно уложив их в мешок, предназначенный для переправы, при этом нагло уставившись на обнажённое девичье тело, выставив руки в боки и разглядывая высокородную «мужерезку» во всех её интимных деталях с близкого расстояния.

Дева стояла лицом к огню костра, и он совершенно отчётливо смог разглядеть всё в самых мельчайших подробностях. Глаза его замаслились, в горле возник непонятно из чего скатанный ком. Он его с великим трудом протолкнул будто что-то сухое без воды проглотил.

Но Кайсай любовался ни её телом, а внимательно рассматривал узоры, в первую очередь чёрно-матовый, что сразу бросился в глаза. Затем полюбовался голубым, прямо точь-в-точь, как у Апити. Дольше всего задержался на розовой ажурной юбочке, отороченной золотым пушком, такого же цвета один в один, как и на голове.

Дева, не видя его вожделенных глаз, тем не менее уже не улыбалась, а пристально рассматривала его мужское достоинство. Она прибывала в абсолютной уверенности, что перемена настроенья рыжего заключалась в его стыде за возбуждение. Но ошиблась и поэтому не понимала происходящего, почему он вдруг сделался таким серьёзным, и как показалось даже трезвым. Ни в одном глазу!

А Кайсай ведя взглядом по ведьминым завихрениям, неожиданно для себя стал прокручивать в голове события последних дней, после ухода от деда. И чем дальше углублялся в свои размышления, тем больше убеждался, что всё с ним произошедшее неслучайно и имеет далеко идущие последствия. Он даже взглянул на небо, оторвавшись от девичьего тела в надежде увидеть того, чьей рукой направляем в пути и разумом кого наставляется на жизненной дорожке.

Кайсай изначально не боялся закона «не татить», так как никогда не грешил воровством и не собирался промышлять в будущем. Проходить проверку на «вшивость» в одре тоже не боялся ни капли. Натренированная наблюдательность и мгновенная реакция не давали ни шанса провокаторам его обмануть или как-нибудь подставить.

Не боялся закона «не блядить», чего многие опасались. Хоть язык у рыжего и считался кое-кем без костей и на девках заречного поселения отточен до остроты клинка, за что с благодарностью тут же вспомнил деда, но и придержать его всегда мог. Да и вообще, шутки шутками, а когда начинались серьёзные разговоры, язык у него сам отнимался, а он оборачивался в немого тугодума.

А вот последнего закона «не еть», он откровенно боялся. Особенно испугался, как раз гостив у лесной ведьмы, когда ничего не мог сделать с этим треклятым органом. И теперь словно прозрел, осознавая с удивлением, что судьба не просто так провела его через «меченую» ведьму, а подарила ему колдовскую защиту от пагубного соблазна.

Кайсай понял, что даже если сознательно его решат провоцировать на нарушение этого закона, вот как теперь делала золотоволосая, пусть даже просто из баловства, а не со злым умыслом, то он способен любому искушению противостоять, стоит лишь вспомнить о еги-бабе и её издевательском хохоте.

Рыжий даже по-доброму улыбнулся, вспоминая голую лесную развратницу, живущую с нежитью наперекор народному пересуду и про себя, пожелал им счастья и благоденствия. И каким-то внутренним чутьём осознал, что эта золотоволосая «меченая» тоже возникла на его пути не просто так. Она какой-то знак судьбы, и он готов был голову дать на отсечение, что с этой красавицей их в будущем что-то будет связывать и похоже очень крепко, или Матёрая должна будет чем-то в жизни помочь, но она явно появилась на дороге не просто так.