Сравнивая рисунки золотоволосой с лесной ведьмой, он пришёл к однозначному выводу, что каждая «меченая» разрисована по-разному, потому что роспись Золотых Грудей совсем не походила на загогулины еги-бабы. Те он хорошо рассмотрел и запомнил. Когда рыжий пришёл в себя от оцепенения, первое что осознал разрозненными мозгами – сердце из груди вот-вот вырвется, а второе – увидел уплывающие штаны.

Дева, к моменту его осознания зайдя в реку по высокие груди, торжественно развернулась бросая золотую косу на спину и открывая доступ для посторонних глаз к телу, и увидев реакцию молодого бердника осталась очень довольна результатами произведённого эффекта. Прямо так довольна, словно свинья, обожравшаяся желудей. Вот только не хрюкала.

Спустя время, уже ближе к вечеру весёлая пьяная компания, состоящая из двух мужчин и двух дев сопровождения высокопоставленной особы, притом, как выяснилось, такой высокой, что выше некуда, уже, как ни в чём небывало разглагольствовали у костра. Огнище наспех разжёг Кулик, проскакав туда-сюда вдоль берега и найдя хоть что-то, что могло гореть, видно изничтожив последние где-то найденные кусты.

Лишь «меченая» стерва высокого полёта сидела на берегу в гордом одиночестве, закутанная в конскую накидку, и безучастно созерцала речной пейзаж на закате. Сидеть у костра за компанию и пить с ними пьяные напитки она категорически отказалась, считая это ниже своего достоинства, хотя что-то там пила, но в одиночку.

Когда наконец все разогрелись снаружи и изнутри как следует, стали готовиться к переправе. «Мужерезки» по команде высокопоставленной стервы начали полностью раздеваться и всё снятое укладывать в непромокаемый мешок.

Цвет их волос действительно выглядел крайне необычно, чем-то походя на рыжее золото, притом этим цветом девы могли похвастать не только волосами на голове, но и везде, где они росли. Златовласки оказались настолько красивы и обворожительны, что Кайсай пивший немного, лишь для телесного согрева, тем не менее начал быстро пьянеть, смущённо и лихорадочно щупая их глазами. Но увидев голую командиршу в затейливых цветных узорах, в раз протрезвел, даже миновав стадию болезненного похмелья.

Всё что осталось на девах – это лишь странный амулет с вырезанной дыркой из зелёного и красивого, а значит дорогого полированного камня,12 цеплявшегося за шею шнурком и висевшего в аккурат чуть повыше ложбины образуемой рельефом грудей.

Взгляд Кайсая липко цепляясь за обнажённую Золотые Груди, замер на некоторое время на её амулете, но толком подумать о нём не успел. Потому что неожиданно для себя наконец-то разглядел сквозь ведьминые узоры идеально безупречное тело, отчего, как назло, почувствовал в своих штанах шевелящийся «позор».

Возбудиться, да ещё при поляницах – смерти подобно! Это нарушало незыблемый ордынский закон – «не еть», что в походе являлся смертельным. Хотя они с Куликом ещё не присягали и жизни за это их бы ни лишили, но позором бы покрыли себя несмываемым. Таким, что вместо переправы можно было топиться.

И тут как гром среди ясного неба в ушах рыжего раздался издевательский смех, и он совершенно отчётливо как настоящую увидел перед собой знакомую еги-бабу с указывающим ему на штаны пальчиком. Зашевелившийся орган тут же скукожился и прикинулся дохлым. А тут и видение исчезло.

– Благодарствую тебе Апити, – проговорил Кайсай про себя, растерянно улыбаясь, и крепко призадумавшись принялся раздеваться.

Золотые Груди, расхаживая туда-сюда и высокомерно выдавая повеления, притом всем подряд, а не только своим подчинённым девам, между тем то и дело пристально косилась одним глазом на рыжего бердника, и его резкая перемена в настроении от золотоволосой естественно ни укрылась. Она подошла к нему абсолютно голая, с видом, мол просто мимо проходила и язвительно поинтересовалась: