– Очевидное не нуждается в доказательстве, – сказал Генри, когда измученные люди остановились, молча рассматривая ворона. – Нас окружил неведомый ваятель стеной неодолимых грёз!..

– Генри, не поэтизируй страшную реальность. Мужчины, что нам делать? – нетерпеливо спросила Вероника.

– Милая, от нас сейчас ничего не зависит. Предлагаю вернуться в дом и осмыслить произошедшее, – предложил Виктор.

– Не успокаивай меня, дорогой! От кого же это зависит? Не знаю, как вам, а мне страшно! Анна! Ты что молчишь! – нервно воскликнула женщина.

Клювин развёл в стороны свои могучие руки и натужно улыбнулся:

– Вероничка! Мы тебя в обиду не дадим! Будем стеной стоять вокруг!

– Мне надоели ваши шутки! – Вероника принялась колотить бородача кулачком в грудь.

– Успокойся, Вероничка! Всё будет хорошо, – Клювин привлёк к себе всхлипывающую женщину, поглаживая её по плечу. – Возвращаемся! Экскурсия закончена, – рявкнул он в небеса.

– Боже мой, что с нами будет? – Мария схватила за руку Люсю.

– Я в этом ничего не понимаю. Мне страшно.

…Цицерон копался в своём огородике, радуясь тихому солнечному дню и одиночеству. Он пристально оглядел утомлённую компанию, молчаливо-смиренно шествующую мимо, поморщился из-за того, что его отвлекли от любимого занятия, ища сочувствия в глазах Дашки. Собака ответила понимающим взглядом: «Действительно, чего шатаются как неприкаянные… Да ну их, умников этих! Какое моё собачье дело до их праздности? Сбегаю-ка, посмотрю, однако, где это они шлялись всё утро. Почему такие взъерошенные вернулись? Может, чего потеряли? Да я недолго. Одна лапа здесь, а другая уже там…» Цицерон ласково потрепал псину, покачав головой: «Беги, собачара, по своим делам. Это люди привязывают себя к своим привычкам, отгораживаются тщеславием, ломятся в чужие ворота. А ты животина свободная. Захочешь, придёшь ко мне, буду всегда рад», – говорил взгляд Цицерона. Дашка приветливо замахала хвостом, забегала кругами, радуясь своей собачьей душой вниманию и пониманию человеческому.

Обескураженные люди хотели услышать хоть от кого, хоть какие, даже самые глупые и нелепые объяснения. Они вытащили стол с веранды на лужайку и расселись вокруг, не желая заходить в дом, этим самым подсознательно создавая иллюзию свободы!

Молчание, которое охватило всё лесное общество, нарушил Виктор. Он – хозяин этого райского уголка, ему и ответствовать перед публикой. Художник, приковывая к себе внимание, в задумчивости сжимал губы, глубоко втягивая носом воздух, и порывисто, порциями, выдувал его, будто выбирал язык общения с людьми – не поговорить ли на санскрите.

– Многие из вас знают, что в этих краях жили мои предки. В память о них я построил этот дом и повесил на стене старинную фотографию с видом усадьбы моих прародителей в селе Архангельском. Там в честь Михаила Архангела в девятнадцатом веке построили красивую каменную церковь. Она была очень ладная, воздушная, кипенно-белая, словно молодая берёзка. Если возможно сделать живое из камня, то архитекторам это удалось.

– Верно, Виктор, из камня можно сотворить даже ангела. Твой рассказик начал меня заинтересовывать.

– Люди вспоминали, что из лугов церковь эта смотрелась, как лебедь, плывущий по воде, – продолжал художник, устремляя взгляд куда-то за видимое пространство. – Рядом была часовенка с башенками. Там отпевали дворян. Между церковью и часовней, в некрополе знатного рода Хованских, в склепах, под гранитными и мраморными плитами и покоился прах моих предков…

– Виктор, – рявкнул Клювин, – женщины уже дрожат от страха. Ты нас пугаешь или намекаешь на то, что надо помянуть твоих знатных предков? Я не возражаю.