За Стеллой, к счастью, не следили. Да и чего было следить за девушкой, на которую напали? Убойники, конечно, донимали её вопросами, но она держалась молодцом. У Грегори была ужасная репутация, и от дела по его убийству менты быстро переключились к сопутствующим открытиям, куда более значимым, чем смерть негодяя.

Меня же занимал только один вопрос: что теперь делать с моей жизнью, которая продолжилась в таком необычном альтернате? Меня устраивала причина, по которой я потерял прежнюю: Стелла. Я любил ее и готов был отдать за нее жизнь. Но теперь, когда все еще жил и был на свободе, необходимо было принять эдикт. Иначе было просто невыносимо.

Я не мог полноценно общаться ни с кем кроме Стэл и Трофа, да и с ними-то приходилось контактировать очень осторожно. Я проезжал мимо своего дома, не имея ни возможности  забрать дорогие мне вещи, доки, архивы, ни просто побывать там. В квартире, из которой тем вечером  в прекрасном настроении вышел, торопясь на свидание со Стэл! Даже не вышел из нета, оставив комп включенным, и запустил стиральную машину на цикл, полагая, что рано утром уже приду домой и растянусь в постели, чтобы сладко досыпать. Горечь утраты себя, еще недавнего, такого  славного мужчины, удушала меня.

Слава богу, жизнь Дело была полна интересов, которые, с одной стороны, были увлекательны, с другой, во многом совпадали с моими.

Как оказалось, Дело был относительно нелюдим, и это позволило быстро адаптироваться и понять как жил этот француз.

Через пару месяцев меня отпустило. Физическое состояние стабилизировалось, страх разоблачения превратился в ежедневную "производственную" норму, привычки ассимилировались, и, выходя утром на парковку или спортплощадку, я весело приветствовал охранника, а тот вежливо кивал в ответ.

Оставаясь удобным стандартом, нормы жизни иностранца в Москве все же комфортны лишь с немногих сторон. Полноты наслаждения жизнью не возникало. Многие радости легальной жизни обычного российского гражданина теперь были труднодоступны.

Стелла приходила ко мне в новую квартиру  и подолгу оставалась. Её предпочтения неумолимо останавливались на мне французистом, и Стэл обрубала все хоть сколько-нибудь романтические знакомства. Если раньше трубка Стэл разрывалась каждые пять-десять минут, то теперь звонки звучали предельно редко.

Скрывая истинное происхождение денег,  я все же внес многие поправки в наши гардеробы и расписание дня. Мы чаще где-то бывали, а Стэл перестала нуждаться в деньгах и обновках.

Странно, но таким неестественным  путем обретенные деньги, воспитали во мне много новых прекрасных качеств. Я стал бережлив, начал покупать цветы для Стэл просто так, каждый день. Почти перестал пить алкоголь и мало курил.

Стэл же, дивясь таким переменам, совсем забросила свою квартиру и жила у меня. Ей нравился вид на Москва-реку и Белый Дом. Она подолгу стояла на балконе. К Киевскому вокзалу подходили поезда, через мосты редким муравейником ползли маленькие человечки, машины проносились с едва слышным шипением, дети играли на тротуаре с фигурами. От Британского посольства тянуло дымом сигары Черчилля и только что сваренным кофе (иногда чаем), а по вечерам и скотчем (охрана пьет! шутка).

***

– Стэл, нам нужно вступить в брак, – однажды за завтраком сказал я. Стелла попыталась встать, чтобы дотянуться до лимона, но бомба вольтанутого предложения бабахнула неожиданно и вернула её модельную попку на диванчик.

– Ты же убежденный холостяк! – радостно воскликнула она.

– Послушай. Я везде и всюду говорю по-английски и по-русски. В канадском консульстве, а скорее всего в посольстве, где мне предстоит часто появляться, это может не пройти. С чего это вдруг француз перешел на английский или русский? Понимаешь о чем я? Конечно же, там я должен говорить на родном языке! Но мой французский так беден, что всё сразу раскроется. Нужна веская причина почему я говорю только на русском.