– Это солнце, да? – спросила она, указывая на пятно.

– Да, поэтому на картине никого нет. Ты же знаешь почему, верно? Солнце сжигает людей. Многим из них приходится работать в полях, но если они слишком много времени проводят на солнце, их кожа краснеет, покрывается волдырями и облезает. И никто не может посмотреть вверх, иначе солнце ослепит их.

Он искоса взглянул на Неверфелл, очищая яйцо и обнажая карамельную мякоть в тонких прожилках.

– Ты только посмотри на себя, выглядишь, как больная крыса. Тебе повезло, что я прихожу к вам, не то ты бы спятила. Однажды Грандибль пожалеет, что запер тебя одну-одинешеньку. Ты спятишь и убьешь его.

– Что ты несешь! – взвизгнула Неверфелл, и в ее голосе прозвучали горечь и возмущение.

Она слишком многое рассказывала Эрствилю о себе, и он знал, что временами она и правда сходит с ума. Иногда ей кажется, что она в ловушке и потеряла последнюю каплю надежды, иногда туннели становятся особенно темными и душными, каменные стены придвигаются, сдавливают. Несколько раз это случалось с ней без видимых причин. Грудь в тисках жуткой паники, сердце проваливается в пятки, нечем дышать… а потом она приходит в себя в другом месте, больная и дрожащая, вокруг беспорядок, ногти сломаны, потому что она царапала каменные стены и потолок.

Она почти ничего не помнила, что происходило с ней во время приступов, – только отчаянное желание света и воздуха. Не зеленоватого света ламп-ловушек и не тусклого красного свечения золы, а обжигающей необъятности, которая смотрит сверху. Не привычного пряного воздуха сырных туннелей, а воздуха, который пахнет чем-то большим и которому нужно место. Воздуха, который толкает и рычит.

Эрствиль хмыкнул при виде ее замешательства, и к нему вернулось хорошее настроение.

– Ладно, хватит. – Он отобрал картинку и убрал ее в карман куртки. Разрезал яйцо пополам, показался густой темно-бирюзовый желток. – Ты хочешь узнать о мадам Аппелин?

Неверфелл кивнула.

– Легко. Я все о ней знаю. Она одна из лучших создателей Лиц в Каверне. Ей лет семьдесят, хотя за последние сорок она как будто не состарилась ни на день. Остальные создатели Лиц терпеть ее не могут, ненавидят еще сильнее, чем друг друга, потому что она стала создательницей Лиц не как положено – отслужив подмастерьем. Семь лет назад она была никем, просто какая-то кривляка из отдаленных пещер, учившая гримасам за копейки. А потом она внезапно показала Трагический набор.

– Трагический набор? – Неверфелл тут же вспомнила усталость, которая привиделась ей за улыбкой мадам Аппелин.

– Да. Видишь ли, раньше все нанимали создателей Лиц, потому что хотели иметь самые новые, самые яркие улыбки или самые гордые взгляды. Трагический набор был совсем другим. В нем были печальные Лица. Страдающие Лица. Отважные Лица. Не всегда красивые, но с их помощью люди выглядели глубокими и интересными, как будто у них есть тайные печали. Двор пришел в восторг. С тех пор она знаменитость.

– Но… какая она? Имею в виду, она хорошая? Ей можно доверять?

– Доверять? – Эрствиль поковырялся в зубах. – Она же создательница Лиц. Все в ней – фальшь. И на продажу.

– Но… Лица же должны откуда-то рождаться? – настойчиво спросила Неверфелл. – Я хочу сказать, за ними должны быть чувства. Так что… может, семь лет назад с ней что-то случилось, какая-то трагедия, поэтому она и придумала все эти Лица?

Эрствиль пожал плечами. Ему уже надоела мадам Аппелин.

– Я не могу сидеть и болтать весь день. – Он стряхнул скорлупки в ладони Неверфелл. – И ты тоже. Нечего сидеть клушей. Тебе же надо готовить ваш драгоценный сыр для банкета, да?