– Молодой человек, а вы всегда так убедительно рассказываете о деривативах? – спросил седовласый финансовый директор, снимая очки.

– Только когда не выспался, – честно признался Михаил. – Когда высыпаюсь, я ещё красноречивее.

Директор рассмеялся и пожал ему руку: "Приступайте с понедельника".

В банке он сразу же показал себя успешным специалистом, разбирающимся в тонкостях финансовой сферы так, словно родился с калькулятором в руках. Коллеги шутили, что Михаил даже кофе себе наливает, просчитывая оптимальное соотношение кофеина к рабочим часам.

– Миш, ты бы хоть иногда делал вид, что тебе сложно, – говорила ему симпатичная сотрудница из соседнего отдела. – А то начальство решит, что нам всем зарплату можно урезать.

– Я просто экономлю время на сомнениях, – отшучивался он, помогая ей разобраться с очередным отчетом.

Его явно ждал карьерный рост – об этом шептались в курилке и открыто говорил начальник отдела. Но однажды утром, когда Михаил просматривал биржевые сводки, раздался звонок.

– Сынок, – голос матери звучал глухо, – дед Назар умер вчера вечером. Сердце…

Михаил замер, сжимая телефон. Перед глазами всплыло морщинистое лицо деда, его жилистые руки, запах самокруток и та особенная, чуть хрипловатая манера смеяться.

– Я прилечу сегодня же, – сказал он, уже прикидывая расписание рейсов.

Начальник, услышав о похоронах, только кивнул. Семья важнее. Бери отгул, сколько нужно.

Глава 7

Михаил прилетел к матери в Анапу тем же вечером. Надежда встретила его на пороге – осунувшаяся, с покрасневшими глазами, но держалась.

– Ишь, какой столичный стал, – попыталась она улыбнуться, разглядывая сына в дорогом пальто. – Дед бы гордился.

Полетели самолётом до Читы. После аэропорта они вместе отправились в деревню на похороны. Дорога долго петляла между холмов, и с каждым километром Михаил словно возвращался в детство – те же пейзажи, тот же воздух, пахнущий полынью и сухой травой.

– Помнишь, как дед учил тебя рыбачить? – вдруг спросила мать, глядя в окно автобуса. – Ты тогда крючок себе в палец загнал, а он тебе сказал…

– "Рыбак должен быть с характером, а не с соплями", – закончил Михаил и они оба тихо рассмеялись.

В деревне их встретила родня, которую давно не видели. Дядя Толя, постаревший и поседевший, но всё с той же хитрой улыбкой. Тётя Клава, ставшая ещё круглее и громогласнее. И бабушка Рая – маленькая, сухонькая, с глазами, выцветшими от времени и слёз.

– Мишенька! – всплеснула она руками. – Гляньте-ка, люди добрые, какой красавец вырос! А я всё думала, доживу ли, увижу ли внучка своего столичного…

Она гладила его по щеке морщинистой ладонью, и Михаил вдруг почувствовал себя снова маленьким мальчиком, который приезжал на каникулы и объедался бабушкиными пирогами.

– Ба, я бы сейчас от твоих шанежек не отказался, – сказал он, целуя её в макушку.

– Так я напекла, родной, напекла! – засуетилась она. – Знала, что приедешь, всю ночь у печи стояла.

Дядя Толя подмигнул:

– И не только шанежки у нас есть. Дед-то Назар самогон перед смертью знатный поставил. Сказал: "Когда помру, чтоб помянули как следует, не магазинной бурдой".

Помянули деда Назара по всем правилам. Вспоминали, каким он был – упрямым, но справедливым, работящим до седьмого пота, немногословным, но метким на шутку.

– А помните, как он председателя колхоза отчитал? – хохотал дядя Толя. – "Ты, – говорит, – начальник только по бумажке, а по уму – так хуже рядового!" И по матушке его!

– Толик, не при ребёнке же! – одёрнула его тётя Клава, хотя "ребёнку" было уже под тридцать.

– Да ладно тебе, Клав, – махнула рукой бабушка Рая. – Мишка-то наш давно взрослый. Вон какой солидный стал, при галстуке ходит. В банке, говоришь, работаешь? А деньги там настоящие или как у нас – то дают, то не дают?