Я иногда видел их там, проезжая мимо, или возвращаясь через парк домой. Мы не были представлены друг другу и просто подойти к ним и заговорить – мне почему-то казалось кощунством. Почему? Имел честь однажды наблюдать, как схлопывалась на ее лице улыбка, превращая её в фарфоровую куклу. С выражением полного безмятежного равнодушия на личике. В глазах еще какое-то время плескалось раздражение, но вскоре и оно растворилось в прозрачности пустоты…

Так что, когда, теперь уже полковник Лобышев, огласил мне счет побед жены, я еще не смог повторить её трюк с масочным превращением, и курил с перекошенной от непонятной злости рожей. Это он правильно сказал – «рожей». И только отбросив окурок и повернувшись к ней лицом, я понял, что все её сияние не имеет никакого отношения к близости к мужу. Она просто что-то там для себя решила и просто радуется… мне? И я задохнулся от желания тут же её прижать к себе и невозможности сделать это. «Я задыхаюсь от нежности…» – вовремя мне подсказала Земфира и я пропел, копируя её интонации и склоняясь к её руке. Не смея задержать её чуть дольше в своей и хмелея только от близости к ней.

Мне казалось – я отвлекся всего лишь на миг, отвернулся увлекшись беседой со старым другом, шагая за Андреем к остановке маршрутки, а Элис исчезла. Я оглянулся, а её нет. Я взял левее, обходя друзей по кругу и ища Лизу взглядом. Нашел. Она курила с тем странным типом, что постоянно топтался на крыльце её универа. Вдруг, очень медленно подняла подбородок и повернула голову в сторону говорившего, цыкнула языком и бросила сигарету в урну. Я даже слышал этот ее коронный «цык», словно чиркнула подковой по брусчатке норовистая лошадь. Лицо на мгновение скривилось в гримасе брезгливости, но она уже шла от чудаковатого мужичка, в полной уверенности, что её лицо сейчас никому не интересно. К нам вернулась типичная Елизавета Петровна: холодная, спокойная, невозмутимая.

С этим же выражением лица она смотрела в окно, время от времени произнося какие-то слова. Мерцания счастья больше не было. Радость вернулась. В тот миг, когда она обнимала Витку в прихожей квартиры и обе еле сдерживались от желания разрыдаться. Вовчик увлёк Андрея к столу, а я присел на корточки и снял с Лизы туфли, поочередно надев на её ступни тапки. Она вздрогнула и явственно всхлипнула, а Вита, умница Вита, ей зашептала:

– Идём, возглавим распитие и поедание, а потом сбежим на лоджию курить… и отговоримся за год.

Лиза закивала и выпустила подругу из объятий. Вита слегка кивнула мне то ли здороваясь, то ли одобряя содеянное, а я прижал Лизу к своему боку и шепнул ей: «Желанная». Она вздохнула и прикоснулась рукой так же, как на улице. Легко. Мимолетно. Очень горячо.

Всё случилось, как и планировала Витка. Выпив пару рюмок за встречу и подав горячее, девочки улизнули в спальню на лоджию курить, прикрыли дверь в комнату. Девочки-к-девочкам, мальчики-к-мальчикам. И мы, мальчики, выпивали и закусывали. Разговор девочек затянулся. У мальчиков пошёл по кругу. Я решил не оставаться ночевать, а уехать домой. Вышел в прихожую и всё же уйти, не попрощавшись с девчонками, не смог. Тихо приоткрыл дверь и шагнул внутрь темной комнаты. И тут же услышал Виткин резкий и злой голос:

– Вот же тварь! Я … я и представить не могла, что всё было так. Думала, что вы помирились и ты просто вернулась к отцу своих детей. Даже после того, что он с тобой сотворил и продолжает творить, мне казалось это единственно-разумным объяснением. Но чтобы ты приехала, а он за сутки до тебя забрал у стариков детей и поставил тебе ультиматум? Вот же, тварь! Ни себе, ни людям!