Лера отстранилась и перекинув волосы через плечо, повернула ко мне голову. Пальцами отодвинула волосы, показывая мне шрам за ухом.

Я крепко сцепил челюсти, чтобы не выругаться матом. И она говорит, чтобы я не трогал эту мразь? Да я его голыми руками придушу, гниду.

― На память мне, ― произнесла она хрипло, а я шумно втянул воздух через нос, едва себя сдерживая.

― Девочка моя, ― выдохнул я, и тут же прижал ее к грудной клетке, поглаживая по голове.

Как же мне хотелось укрыть ее от всех бед, от страданий, забрать себе всю ее душевную и физическую боль. Маленькая девочка. Что ей пришлось пережить.

― Это так больно вспоминать.

― Лера…

― Я не хотела просыпаться. Засыпала только после того, как вколют обезболивающее, просыпалась с болью. Я не понимала зачем мне жить, но отчаянно боролась.

― Ты сильная девочка, Лера. Ты знаешь об этом?

Она активно закивала головой и вздохнула.

― Ко мне ни разу никто не пришел. Я постоянно смотрела на дверь в палате, но знала, что кроме врачей и медсестер ее некому открыть. Уверена, даже если бы мама была жива, она бы тоже не пришла меня навестить.

― Почему ты так говоришь?

Лера подняла голову и грустно улыбнулась.

― Ей никогда не было до меня дела. Главная ее забота, чтобы в доме всегда был алкоголь.

Я снова сжал челюсть и сдерживал себя, как мог, чтобы руки не сжались в кулаки и не причинили Лере боль. Но, черт возьми, как же сложно себя сдерживать, когда слышишь такое!

Кровь в венах кипела, злость разъедала внутренности, а во рту горчило от ненависти к таким людям. Особенно к ее мамашке, которая вместо того, чтобы уделять время дочери, заботилась о бутылке с алкоголем на своем столе.

Тварь!

― Она никогда не скрывала, что я не была долгожданным ребенком. Она просто залетела, а моя бабушка, мама ее, сказала, чтобы она рожала.

― А бабушка?

― Бабушка была очень хорошая, но у нее случился приступ, и она умерла очень рано. Мне было одиннадцать. Мама потом постоянно говорила, зачем послушала ее и что теперь ей со мной делать. А она со мной ничего и не делала. Иногда мне казалось, что меня и вовсе для нее не существует.

Я осторожно потянул ее за волосы на затылке, заставляя снова посмотреть мне в глаза.

― Я хочу, чтобы ты стала маленькой хрупкой девушкой, которую я буду всегда оберегать.

― Я не умею, Демид. Я не умею быть за чьей‐то спиной.

Я прищурился и склонившись, прошептал ей в губы:

― Придется научиться.

Склонился и коснулся губ в нежном поцелуе. Как мне хотелось наброситься на нее, смять губы в жестком поцелуе, овладеть ее телом и никогда больше не отпускать. Я сгорал от желания быть в ней, сгорал от желания защищать ее, и становился безумным, когда узнавал подобные вещи, как сегодня. После такого я точно никуда ее не отпущу, как бы она не думала обратное. Хочу ее всю в свое собственное пользование, хочу, чтобы она доверилась и знала, что со мной ей нечего бояться. И пусть даже не думает, что после того, что она мне рассказала я отвернусь от нее. Хрен я это сделаю. Она только моя.

Касался нежно, осторожно, чтобы понимала, что меня бояться не надо, что я не причиню ей вреда. Чувствовал тепло ее манящих губ, которые едва ощутимо отвечали мне. Моя девочка, моя малышка. Какая она обалденная.

― Демид, ― выдохнула она в губы и отстранилась.

Я прикрыл глаза и улыбнулся. Черт, нужно держать себя в руках. Но как, когда от одного поцелуя крышу сносит!

― Ты понимаешь, что я в твоей жизни навсегда?

― Не торопи меня, пожалуйста.

― Хочешь ухаживания, цветы? Хочешь свидания?

― Взрослый мужчина, которому под сорок будет ухаживать за взрослой женщиной?

― Я буду ждать тебя, сколько скажешь. В пределах разумного, конечно, иначе я сойду с ума без секса.