Я пытаюсь осмыслить услышанное, но не могу зацепиться ни за одну мысль. Их попросту нет. В голове пустота, вакуумная и монотонно гудящая.

Подходит официант, ставит перед нами заказанные напитки. Когда он уходит, я выдавливаю из себя:

- Когда?

Похоже, меня зациклило на вопросительных местоимениях. Но сейчас это не кажется мне забавным.

- Защита через неделю. Самолет на следующее утро, - он говорит сухо, чисто излагает факты, а у меня в горле застрял комок, мешающий и говорить, и дышать.

Я не понимаю, как он может быть таким спокойным, когда мой мир рушится. Рушится у него на глазах.

Как может он так спокойно говорить о расставании? На целый год! Я и дня без него не могу, как я буду жить этот год?! Что я буду делать? Я разучилась существовать без него. За последние тридцать месяцев дней, когда мы не виделись, наверное, едва ли наберется больше недели, и при этом мы всегда были на связи. За время вместе Никита проник во все аспекты моей жизни. Уехать сейчас - это как оставить меня без воздуха.

Но ничего из этого я ему не говорю. Как всегда, не смею обнажить свои чувства даже перед ним. Или особенно перед ним.

Собираюсь внутренне, чтобы спросить максимально деловито:

- У тебя и виза готова, и… всё? - последнее слово предательски срывается на шепот.

- Виза у меня давно есть. Она трехлетняя, и в ней еще больше половины срока.

- А… зачем?

Хочу спросить, зачем он туда едет и почему так надолго, деловая ли это поездка или отдых после напряженных лет учебы, но хватает меня лишь на одно слово.

- На стажировку, - отвечает он на все вопросы сразу и, улыбаясь, спрашивает: - Ты же не собираешься плакать? Не рви мне сердце, Кира. Самому тошно и, честно говоря, ужасно неохота, но так надо. Я не могу это перенести или отказаться. Обещаю, год пролетит незаметно, и я буду названивать тебе каждый день. Даже несколько раз в день, пока не надоем. Буду будить тебя посреди ночи из-за разницы во времени.

Я тоже пытаюсь улыбнуться, но лучше бы не делала этого. Потому что слезы, будто только этого и ждали, едва не прорываются наружу. Я быстро отворачиваюсь, хватаю стакан с имбирным лимонадом и залпом его выпиваю.

Холодный и слегка терпкий напиток неожиданно обжигает горло, и, закашлявшись, я прыскаю остатками лимонада себе на блузку и на руку.

- Черт! - восклицаю сконфуженно, на время забыв о личных переживаниях, и прошу Никиту достать из рюкзака влажные салфетки.

Я редко когда вспоминаю взять их с собой, но вчера в магазине возле дома они удачно попались мне на глаза. Никита открывает основной отсек рюкзака и зряче копошит рукой на его дне. Подает мне яркую упаковку и следом достает что-то мелкое, зажав между двумя пальцами. Я увлечена стиранием сладкого, а потому липкого, лимонада с руки и не вижу, что это, пока он не спрашивает:

- Это та самая крышка?

- Какая крышка? - поднимаю взгляд, и в следующее мгновение сердце падает на пол.

Кажется, я даже слышу его стук.

- Эта, - показывает он мне жестяную, слегка согнутую посередине крышечку от пивной бутылки.

Зеленую с красной звездой в центре и названием известной марки по кругу. Крышка "та самая", да, но он не может знать, откуда она у меня. Этого никто не знает.

- В смысле какая та самая? - очень стараюсь, чтобы голос звучал уверенно и безмятежно.

И натыкаюсь на укоризненный взгляд глубоких серых глаз.

- Крышка от бутылки Дэна, - кладет он ее передо мной с заметно брезгливым выражением лица. - Ты всё еще её хранишь и даже таскаешь с собой? А где же моя пачка сигарет? Помнится, они обе были твоими памятными трофеями.

Я не вижу себя со стороны, но, уверена, глаза у меня неприлично вытаращены, как при известном аутоиммунном заболевании.