– Души?

– Души, Шура! Души! Ты, наверное, и не знаешь, что это такое.

Я не знал. Вернее, знал, но… Нет, я должен был услышать, чтобы быть уверенным.

– Может, уточнишь?

– Душа – это место, куда ты уйдешь, когда окончательно поссоришься с миром, – узкое лицо поэта тронула далекая печаль. – Но, что тебя там встретит, зависит только от тебя самого. Может, ты найдешь там тихую гавань, а может, – заброшенный погост. Одолжи десять штук, – неожиданно закончил он.

– Зачем?

– Пропью.

– Отличное вложение.

– Я знал, что ты оценишь.

– Могу предложить пять.

– Не уверен, что у меня получиться стерпеть это оскорбление.

– Да ты просто граф Монте-Кристо.

– Десять штук, и я отложу свою месть на неопределенное время.

– Да, ты прав, – это честно, – этой словесной дуэли мне было не выиграть.

– Слава, – я достал кошелек и отсчитал положенную сумму довольному поэту. – А скажи, вот ложь, она вредит душе?

– Ложь? Душе? – Перелесов с независимым видом переправил деньги к себе в карман. – Когда как, Шура. Когда вредит, а когда и лечит.

– Вот и я так же думаю. Но если сузить. Не просто ложь, но ложь поэта?

– Поэт всегда лжец, – Мечеслав усмехнулся и победно заказал еще коньяку (на этот раз французского). – Но лжец добрый. Не лжец даже, так – фантазер. Ведь фантазия тоже ложь. Но кто из нас не любит хорошей фантазии. Особенно про женщин, – он довольно рассмеялся.

– Значит, ложь можно оправдать всегда?

– Шура, тебя что, на лохотроне развели? – Перелесов с демонстративной неторопливостью прикуривал новую сигарету. – Что за темы на светском мероприятии?

– Меланхолия, – кажется, этим, как правило, объясняли подобные диалоги.

– Дело хорошее, – резюмировал Мечеслав. – А по поводу оправданий я тебе так скажу. Ты уж прости мой безвкусный каламбур, но в оправданиях обычно нуждается правда.

– А в чем нуждается ложь?

– А она уже ни в чем не нуждается! – Перелесов расхохотался. – У нее уже все давно есть! Теперь мы нуждаемся в ней. Нет, вот ты представь, как это – жить только правдой? Катастрофа! Переубиваем друг друга ко всем чертям. Нет уж! Лично я свою ложь никому не отдам!

– Ну, сейчас-то понятно. А вот если бы мы не лгали изначально, то что бы тогда из нас выросло?

Мечеслав глубоко затянулся и допил коньяк. Ему явно было скучно фантазировать на такие приземленные темы.

– Я думаю, мы бы знали многое из того, о чем мечтали забыть. И ненавидели друг друга еще сильнее. Ведь ненавидят обычно не ложь. Ненавидят правду, которую она скрывает.

– Так что же, ложь – наше спасение?

– Ложь – наша реальность, Шура, – Перелесов с сомнением посмотрел на пустой бокал. – И она нас вполне устраивает. Или ты, может, решил стать полным маргиналом? – он подозрительно уставился на меня.

– Куда мне. Там все уже давно занято.

– Ну, тогда и не тревожься. Твою меланхолию можно направить в гораздо более удачное русло.

– Вслед за моей десяткой?

– За моей десяткой, Шура. За моей. – Мечеслав погрозил мне пальцем. – Но ход мыслей твоих верен, как сердечный приступ.

– Боюсь, я сейчас не в форме.

– Важна не форма, важно, чтобы ни на миг не гасло, – непонятно сказал Перелесов и заказал еще коньяку.

– Ну, значит, у меня никак не разгорится.

– Ну и дурак! – Мечеслав поморщился. – От меланхолии надо брать все, Шура! Вот большинство ее показательно не любят, а я так просто обожаю. Для меня это лучшее время года. Идешь и никого не видишь, ничего не слышишь, ни в чем, по сути, не нуждаешься. У тебя уже все есть. Есть боль, и есть тот огонь, который в итоге должен ее сжечь. Что еще надо для счастья, Шура? Я уж не говорю про рожденную в это время поэзию! Над ней будут плакать через зоны, Шура! Через зоны! Только представь, забыты земля, солнце и сам род человеческий. Но по всему Млечному пути, подобно эфиру, разлит гений Мечеслава Перелесова. А ты говоришь – меланхолия! – Он укоризненно покачал головой. – С наслаждением это надо говорить. С наслаждением и лаской.